Арзу познакомила меня с каждым – кто-то оказался известным телеведущим, а кто-то популярным колумнистом центральной газеты, и каждый из них протягивал мне руку. Увидев, что я в ответ не пожимаю рук и только киваю в знак приветствия, гости удивились. Улыбнувшись, Арзу добавила: у этого инженера очень странный характер, и он ни к кому не прикасается. В ответ на это один журналист с белой бородой и раскосыми глазами пошутил: «Что, и к тебе, приятель, никто не прикасается?» На что Арзу ответила: «Нет, не прикасается!» Тут бородатый расхохотался и сказал: «Действительно, очень странный человек». Остальные засмеялись вслед за ним. Я тоже засмеялся. Так мы вместе посмеялись над моим странным характером.

Я предположил, что Арзу спит с этим человеком – очень уж они бесцеремонно общались. Я хотел, чтобы Арзу наконец отвлеклась от меня. В это время подошла новая группа гостей, и они обо мне тут же позабыли.

Той ночью месяц безжалостно освещал землю. В доме на десять минут погасили освещение. В ярких лучах лунного света все, кто был в саду, превратились в темные силуэты. Повисла напряженная тишина. Эти минуты были похожи на пролог спектакля, который намекал на то, что вскоре будет пережито в доме. Я подумал об этом позднее, когда вспоминал произошедшее. Конечно, в ту минуту я не знал, что произойдет, но тем не менее на мгновение во мне возникло неприятное чувство, созданное лунным светом. Мне показалось, что я один в целой Вселенной. Лунный свет, который почему-то вдохновляет поэтов и влюбленных, всегда напоминал мне свет на операционном столе.

Когда огни загорелись вновь, я ушел в дом. Раздвижные двери первого этажа были раскрыты, пространство гостиной объединилось с садом. Пол был покрыт белым мрамором, стены были белоснежными. Картины Али с изображением луны показались мне типичными образчиками романтики китча, однако, когда через некоторое время он подошел ко мне, я сказал:

– Какой ты молодец. Уверен, все картины быстро раскупят. Какая хорошая идея устроить открытие выставки картин о луне во время полнолуния.

Он простодушно поблагодарил меня. Вечеринка мне казалась сущей глупостью, картины, в общем, тоже, однако мне не хотелось вступать в бессмысленные споры и начинать бессмысленные ссоры. Я научился не говорить правду. Мне порядком действовала на нервы громкая музыка, игравшая в саду. Каждому приходилось развлекаться самостоятельно. Большинство гостей танцевало. Самым смешным, конечно, был тот бородатый журналист. Если я сейчас вздумаю уйти, это непременно кто-то заметит, и Арзу придется сказать что-нибудь насмешливое. Поэтому я поднялся в кабинет Али, нашел книгу про Альваро Аальто, сел на кожаную кушетку и принялся читать. Рядом на журнальном столике стоял хрустальный графин с водой, я налил из него рюмочку. В кабинете было спокойно, меня никто не видел.

Примерно через десять-пятнадцать минут открылась какая-то дверь, перед открытой дверью кабинета прошла Светлана в белом переднике. Мы молча поздоровались, вскоре раздался звук спускаемой воды. Светлана вновь прошла мимо кабинета и вновь кивнула мне. В молчании этой женщины таится многое, подумал я. Она прочла много книг, так как училась в еще советской Болгарии, она не такая, как все эти пустышки внизу. К тому же она красивая женщина со стройной фигурой.

Я долго разглядывал белые здания Аальто и думал о том, как похож на стиль его архитектуры стиль музыки Сибелиуса, о том, что в его простоте кроется глубина и о том, что лаконичность дизайна японцев присуща и финнам. За этими размышлениями я задремал и, видимо, какое-то время проспал. Меня разбудил автомобильный гудок. Белая кошка Арзу пришла и свернулась клубочком рядом. «Тебе что, тоже шум надоел?» – спросил я ее. Она молча посмотрела на меня и ничего не ответила. Кошка эта с горделивым нравом.

Спустившись, я увидел, что вечеринка подошла к концу. Несколько автомобилей выезжали со двора, Арзу, наверное, кого-то провожала. Я подождал, пока машины уедут, а затем не прощаясь покинул вечеринку и в полной темноте зашагал домой.

У меня было странное чувство, когда я вновь шел в этот дом. После дождя сад не блестел, как той ночью. Все словно бы испортилось, развалилось, сгнило. Я сделал несколько шагов по мокрому газону, и он отозвался чавканьем.

Раздвижные двери гостиной были сомкнуты. Я уже собирался войти, как передо мной возникла Светлана. Неизменная белая униформа, волосы, затянутые в тугой узел. Я спросил, где Али. Он спал.

– Он очень устал.

Она проглатывала турецкие слова, говорила со славянским акцентом. Мы сели в гостиной, она принесла чай. Я спросил, как дела.

– Меня возили в полицию, – сказала она.

– Я знаю, меня тоже возили. А потом что было?

– Прокурор с судьей все вопросы задавать, задавать. Я рассказать им – у меня друг есть, ее звать Фериха, она тут в доме работает. Той ночью все, кто в доме был, уехал в Стамбул, Фериха ко мне пришла. Она боится быть одна. Я взять разрешение у Арзу-ханым, Фериха пришла, Эмир наверху поел, потом уснул. Мы в моей комнате смотреть телевизор. Потом уснуть мы с Фарихой. Али-бей закричать, мы проснулись, побежали вниз – так и увидели Арзу-ханым. Инспектор спрашивал Фериху, и меня выпустить.

– Хорошо, что у тебя есть Фериха и она свидетель. Кто, по-твоему, мог это сделать?

Светлана наморщилась, подняла глаза к потолку, какое-то время думала, а потом сказала:

– Не знать. Не знать я. Никто на ум не приходит.

Я спросил ее про кошку:

– Правда, что она лизала кровь Арзу и мордочка у нее была вся в крови?

– Да, – отозвалась она. – Я чуть сознание не потерять, такой страх. Вся морда красной стала. Это не кошка, это шайтан. Ей-богу, серьезно говорить, шайтан.

– А где сейчас кошка?

– Я прогнать шайтана из дома, к тому же огреть палкой, – ответила Светлана.

В этот момент я услышал, что Али спускается по лестнице. У него по-прежнему были распухшие глаза, и, казалось, он испытывает вину из-за того, что спит после всего случившегося.

– Я с той ночи глаз не сомкнул, – сказал он извиняющимся тоном, – так что просто выключился.

– Ну конечно. Ты же не в состоянии не спать до конца жизни.

Затем я выразил ему соболезнования, как полагается, и извинился за свое поведение у прокурора.

– Ты меня знаешь, – сказал я, – это у меня болезнь какая-то.

– Я знаю, – сказал он, – я просто растерялся в тот момент и обо всем забыл.

Он задумался и, помолчав какое-то время, продолжил:

– Арзу тебя очень любила. Она говорила, что, когда разговаривает с тобой, чувствует себя очень нужной.

Ему было непросто договорить эти слова, голос его задрожал, и он заплакал. Светлана отправилась в кухню, видимо, чтобы заварить ему чай. Я от всего сердца пожелал, чтобы она поскорей вернулась, потому что не знал, как себя вести с человеком, который так рыдает. Но Светлана долго не шла, и я молча сидел, разглядывая картины. В свете дня они выглядели еще более отвратительными. Снаружи раздался яростный лай Кербероса.