Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему-то возле мертвой разлохмаченной головы лежит моя лопатка. Откуда она здесь? Должна быть в рюкзаке. А рюкзак должен быть там, на дорожке, где я перекинулась. А он – вот он. Прислонен к стене на куче занесенных снегом кирпичей. Поднимаю лопатку, лезвие в снегу и в крови. Натекла, наверное, из перекушенного горла этой похотливой перестарки. Слизнула с острия. Холодно на языке и чуть солоновато. Как томатный сок из холодильника.
Тут же, чуть в стороне от тела – сумка. Это ее, девки загрызенной. Я поднимаю, расстегиваю молнию и вываливаю все содержимое на снег. Металлическая коробочка с белыми голубками и надписью Wedding – в таких обычно прокладки таскают, – ключи, телефон в чехле с сердечками, пачка презервативов, паспорт, еще какая-то слюняво-розовая девчачья дребедень. Беру паспорт, открываю: Поспелова Ирина Александровна, место рождения, год рождения…
Да уж, тридцать пять лет ей было, давно должна была бабой стать, детей нарожать, мужу щи-борщи варить, а она, как пионерка, на первый секс бежала. Не добежала. Лежи теперь тут, голая пионерка.
Сунула паспорт в рюкзак. Вместе с лопаткой. Зачем? Не знаю. Не задумалась.
Поляков
Эскизный набросок
Вечерком не сложилось ни о чем Костика расспросить. Вечерком я сидел в автобусе, уносящем меня на край областной географии, в городок Пестов.
Утром, только явился в контору – сразу вызов к шефу. Думал, сейчас мне спички под ногти будет за Ганнибала загонять. Ошибся. Совсем из другой оперы. Ария варяжского гостя, прибывшего утренней лошадью. Депутата местного грохнули. Человека для власти неудобного, пролезшего в областную Думу от прогрессистов (как и удалось-то, поди пойми), предпринимателя, хозяина всего местного дальнобоя и междугородних пассажирских перевозок, Михаила Тимофеича Грошева. Именно принадлежавшая ему компания «Межгород-авто» и довезла меня до места его кончины. Звонили из столицы, поставили всех на уши: политическое убийство! Мама дорогая! Да еще опять-таки проныра Жорик Веснянский хайпанул на упокойнике: «Куда тянутся нити от заказного убийства?.. Смерть оппозиционного лидера… Все ли в порядке в эшелонах власти?..» И даже: «Чеченский след возле мертвого тела…» И, как мантра: «Я, Жорж Веснянский, буду держать вас в курсе расследования».
Вывалив все это на меня, пересыпав саркастическими замечаниями по поводу политического убийства возле деревенского сортира, шеф резюмировал: «Валите, Поляков, в этот долбаный Пестов, разберитесь там, что к чему… Сами знаете, что и к чему. И пока дело не закроете, не возвращайтесь». Это, конечно, не цитата, но близко к тексту.
Вот таким макаром утром следующего дня я оказался на крыльце ОВД заштатного города Пестова. А накануне вечером, пройдя сто метров от автовокзала, – в номере местной гостинички, единственным достоинством которой было «дешево».
Дело, на первый взгляд и на взгляд местного следователя Зуева, было простым как три рубля. Это, собственно, его выражение. Зуев, крепкий и кряжистый мужик с лицом деревенского хитрована, сразу сказал:
– Че тут те ловить? Тут те ловить неча. Верно я говорю? За бабу его хлопнули. Этот ваш депутат, в бога мать, это вам он депутат, а нам тут он – Минька Грошик, матка моя его хворостиной гоняла, чтоб у наших кур яйца не таскал.
Далее он поведал вот что.
– Всегда вороват и жаден Минька был, на чужое глазами зыркал. И теперь та же канитель приключилась. Он чего повадился на малую родину наезжать? У него зазноба завелася. Нинка, библиотекарша наша. Про Нинку плохого слова не скажу, баба справная, хоть и одинокая, с дитем. Красивая баба. Да на его закидоны не падкая. Он вокруг нее и так, и этак елозит: и на мерсюке подкатывает, и розы корзинами шлет, и пацаненку ейному путевку в лагерь с английским языком спроворил. За бюджетный счет, само собой, не за свой. А у Нинки уже с полгода как жених завелся. Мурад Меджидов, на рынке у нас обувью торгует. Я его три года знаю, крепкий мужик, надежный, дагестанец с Махачкалы. Он на Нинке всурьез жениться решил, даже домой поехал разрешения у родителей просить. Ему сороковник, а он за разрешением… Восток – дело тонкое, Петруха. Верно я говорю? Чтоб на русской, да еще с ребенком, – это им не хухры-мухры. Вернулся, а тут этот вьется вокруг его невесты. Ну, и не стерпел, шарахнул ему в морду дробью. Превратил медальный депутатский профиль в дуршлаг. Ну и фас заодно, в бога мать. Говорит, пугануть хотел, не рассчитал. Про это, может, и врет. Может, и убить хотел. Но чтоб там заказное… политическое… да еще чеченский след, как в новостях прописали – читал я эту муйню, – дак то шиш вам. Этот ваш Веснянский чечен с дагестанцами перепутал, дурачок сельский.
Мне, честно говоря, эта версия очень понравилась. Такие, понимаешь, роковые страсти на фоне районной библиотеки – Хазбулат удалой, трам-пам-пам… ты отдай мне жену. Ну не жену, невесту, один хрен. Но поскольку начальство знобило на тему заказного и политического, я начал все с нуля. Снова опросил всех уже опрошенных Зуевым свидетелей. Побеседовал с Нинкой, Ниной Ивановной Шепитько, с задержанным, ее верным Хазбулатом, и прочая, и прочая… Зуев маячил у меня за спиной и вздыхал, выражая притворное сочувствие, дескать, мучают человека, а ведь все же яснее ясного. Он явно хотел, чтоб я убрался побыстрее из его епархии.
* * *
По вечерам, коротая время в своем наискромнейшем апартаментике, где из плодов цивилизации был лишь электрочайник, валяясь на койке, я думал совсем не об убиенном не ко времени короле дальнобоя Миньке Грошике, не о мотивах ревнивого мстителя с рынка, не о неких силах, возможно, заинтересованных в устранении конкурента ли, политического противника ли. Нет. Я думал о том деле, которое дожидалось меня дома. О «деле Ганнибала», волка-оборотня, растерзавшего пять женщин. Я казался сам себе зверем, тоже волком или собакой, ищейкой. Мысленно бегал кругами, уткнув нос в землю, вынюхивал, высасывал слабые запахи, малейшие ниточки, наматывал их на клубочек.
На типичного маньяка Ганнибал похож мало. Попробуем набросать его портретец. Ну, хотя бы карандашный эскиз. Можем ли мы считать его интеллектуалом? А хрен его знает. То, что он носит кроссовки, джинсы и куртку – а об этом нам поведали следы и фрагменты, – не говорит ни