— Пресвитер говаривал: «Прошлое умерло, будущее не родилось. У нас есть только Настоящее, а мы отдаем его на поругание».

— Я не сделал ничего, чтобы быть достойным тебя, госпожа моя, но, поверь, я ежедневно благодарю Господа, что ты со мной.

— А что было нужно мистеру Гриффину? — спросила она, смутившись от страстности его слов.

— Он хочет, чтобы я завтра отправился на разведку.

— Почему он выбрал тебя? Тебе же эти места неизвестны.

— Но почему и не меня, Донна?

— Это опасно, как ты думаешь?

— Не знаю. Быть может.

— Будь ты проклят, Йон! Ну почему ты не научишься немножко лгать!

Шэнноу уехал от фургонов час спустя после рассвета, и едва они скрылись из вида, как он достал из седельной сумки Библию и положил ее на ладони так, что она раскрылась сама. Опустив взгляд на страницу, он прочел:

«Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце».

Он закрыл книгу и опустил ее в сумку. Перед ним простирались черные пески, и он пустил мерина рысью на север.

Уже несколько недель он прислушивался к мелочным пререканиям двух книжников, Фелпса и Пикока, и хотя почерпнул некоторую пищу для размышлений, чаще они заставляли его вспоминать слова Соломона: «Во многой мудрости много Печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Накануне вечером эти двое более часа спорили о слове «поезд». Фелпс утверждал, что в Темном Веке оно означало механизированное средство передвижения, а Пикок настаивал, что это просто обобщенное понятие, означающее группу экипажей или фургонов, следующих вереницей. Фелпс доказывал, что у него была книга, в которой объяснялась механика поездов. Пикок тут же показал ему обрывок старинной страницы, на которой шла речь о кроликах и кошках, которые надевали свои лучшие наряды, чтобы пойти пообедать у крысы.

«При чем тут это?» — бесился Фелпс, чья толстая физиономия побагровела.

«Многие книги Темного Века далеки от истины. Видимо, тогда любили привирать. Или ты веришь в деревню разодетых кроликов?»

«Старый ты дурень! — завопил Фелпс. — Выдумки узнавать проще простого. А книга о поездах была правдивой!»

«Откуда ты знаешь? Потому что она казалась правдоподобной? Я как‑то видел картинку с человеком, который размахивал мечом, а на голове у него был прозрачный горшок. Якобы он ходил по луне».

«Еще одна выдумка, но это ничего не доказывает!»

И так они продолжали и продолжали бы без конца. Спор этот показался Шэнноу совершенно бессмысленным.

По отдельности каждый был убедителен. Фелпс утверждал, что Темный Век длился около тысячи лет, в течение которых наука создала много чудес, в том числе поезда и летательные лодки, не говоря уж о пистолетах и всяком грозном военном оружии. По мнению же Пикока, Темный Век не превышал ста лет, и в доказательство этого он ссылался на обещание, которое Христос дал своим ученикам — что некоторые из них доживут до наступления конца.

«Если его обещание было бы лживо, — доказывал Пикок, — тогда бы Библию отвергли, как еще одно измышление Темного Века!»

Шэнноу инстинктивно склонялся к библейской точке зрения Пикока, однако Фелпс казался более свободным от предрассудков и истинно любознательным.

Шэнноу выбросил из головы эти туманные споры и сосредоточился на том, что происходило вокруг. Впереди лавовые пески оканчивались, и вскоре он уже ехал вверх по зеленому склону. На гребне он остановил лошадь и долго осматривал простирающуюся внизу долину с пышной растительностью и серебряными лентами ручьев и речек.

Шэнноу разглядывал открывшуюся перед ним панораму очень долго, но не обнаружил никаких признаков жизни или следов человеческого обитания. Он начал спускаться в долину, настороженно оглядываясь, потом выехал на оленью тропу, которая привела его к озерку. Почва по его берегам была испещрена следами всевозможных животных — коз, овец, оленей, дикого скота и даже отпечатками львиных и медвежьих лап. На стволе высокой сосны возле озерка в десяти футах над землей виднелись борозды, оставленные когтями, — метка, которой бурые медведи отмечают границы своих охотничьих участков. Медведи — разумные существа и не дерутся друг с другом из‑за участков, а просто оставляют метки на деревьях. Пришлый медведь становится на задние лапы и старается дотянуться до метки. Если ему удается поставить свою выше, то хозяин участка, убедившись, что его возможный противник крупнее и сильнее, тут же удаляется на поиски нового участка. Такой порядок нравился Шэнноу, но и он не исключал возможности ловких обманов.

В Ольоне очень небольшой медведь пометил границы огромного участка. Он проснулся от спячки в разгар зимы и с сугробов, окружавших деревья, ставил свои метки в трех футах выше старых. Шэнноу испытывал симпатию к хитрецу.

Он объехал озерко, а затем направился назад к фургонам другим путем. Когда он поднялся на новый гребень, до него донесся запах древесного дыма. Он остановился и обвел взглядом все вокруг. Ветер дул с востока, и он направил мерина назад, в деревья, медленным шагом. Запах усилился. Шэнноу спешился, стреножил мерина и осторожно начал пробираться через густой подлесок. Он услышал голоса впереди и замер. Языка этого он не знал, хотя некоторые слова казались знакомыми. Он лег на землю и пополз по‑пластунски, выжидая, чтобы ветер зашелестел листьями, маскируя шорох его движения. Через несколько минут он добрался до края круглой поляны и поглядел сквозь листву. Вокруг костра сидело семеро почти нагих мужчин. Их тела были испещрены полосками голубой и желтой краски. Возле одного лежала отрезанная человеческая ступня. Шэнноу замигал — пот щипал глаза. Тут один из мужчин встал, пошел в его сторону, остановился в нескольких шагах слева от него, сдвинул набедренную повязку из оленьей шкуры и помочился на древесный ствол. Теперь, когда кольцо сидящих разомкнулось, Шэнноу бросился в глаза вертел над костром, а на нем — обугленный труп. К горлу подступила тошнота, он поспешно отвел глаза и увидел на другой стороне поляны двух связанных пленников — двух мальчиков, примерно ровесников Эрика. На обоих — туники из выделанной оленьей кожи с хитрыми узорами из раковин. Темные волосы заплетены в косы. Дети как будто были в шоке: широко раскрытые глаза, лишенные всякого выражения, непонимающие лица. Шэнноу понудил себя еще раз взглянуть на труп. Небольшой… видимо, тоже ребенка…

Шэнноу захлестнул гнев, в глазах вспыхнули огоньки, словно у хищного зверя. Он отчаянно старался усмирить нарастающую ярость, но ярость возобладала. Он выпрямился во весь рост и, нащупывая рукоятки пистолетов, выбежал на поляну. Сидевшие у костра повскакали на ноги, выхватывая из‑за веревочных и кожаных поясов ножи и топорики. Шэнноу поднял пистолеты и крикнул:

— Бог Воинств посетит тебя громом и землетрясением, и сильным гласом…

Он спустил курки, и двое откинулись навзничь. Оставшиеся пятеро с воплями кинулись на него. Один упал с пулей в мозгу, второй — держась за живот. Третий подскочил к Шэнноу, занося над ним топорик, но Шэнноу блокировал удар правой рукой, а левой подсунул дуло пистолета под подбородок врага, чья макушка мгновенно распустилась алым цветком. На голову Шэнноу сбоку опустилась дубинка. Он неуклюже упал. Его пистолет выстрелил, и пуля раздробила колено нападавшего. Перед лицом Шэнноу возникло лезвие ножа, но он перекатился на другой бок и всадил пулю в грудь державшего нож, и тот рухнул на него. Шэнноу сбросил труп на землю и поднялся. Раненый с раздробленным коленом уползал под защиту кустов.