Вечерами отец Сергий писал работу, которую когда-то начал и никак не мог закончить. У нее не было названия, не было и конкретной цели, потому что непонятно ни как ее издать, ни кто ее будет читать. Несколько раз он стирал уже написанное, поскольку оказывалось, что своими текстами он как будто пытается оправдать существование Бога. Показать, что Господь, всевышний, бескрайний и предначальный, вовсе не такой жестокий, а это мы жестоки и слишком много о себе возомнили.

Конечно же, эту работу никто не будет читать.

Были и еще более неудачные попытки формулирования мыслей – когда он хотел доказать, что земной жизнью ничего не ограничивается и сводить свое существование к логике и человеческой справедливости бессмысленно. И такая работа казалась ему еще более жалкой.

В конечном итоге он остановился перед чистым листом (файлом), в котором была написана одна-единственная фраза: «Говорить о христианстве в современном мире практически невозможно». И вот уже несколько недель не мог продвинуться дальше. Все перевернуто с ног на голову. Ориентиры потеряны, а вместо них – ориентиры мелкие и расщепляющие собой душу.

В выходные отец Сергий вел воскресную школу – занятия, на которых дети удовлетворяли свое любопытство, а удовлетворив, превращались в благодатных слушателей. Иногда он с радостью наблюдал, как тусклые глаза детей становились к концу занятий живыми. Это означало, что он смог передать Евангельскую историю по-настоящему, во всей ее глубокой сути.

По будням отец Сергий какое-то время отдыхал после служб, служил молебны, занимался хозяйственными вопросами, помогал с уборкой или выезжал на требы – причастить умирающего или исповедовать кого-то, кто не может выйти из дома.

Несколько дней назад его просили освятить автомобиль – дорогой Gelendwagen, черный сверкающий внедорожник. В результате получилось совсем не так, как хотел просящий. Вместо чина освящения отец Сергий предложил владельцу машины исповедь. Они говорили больше часа, после чего автомобиль решили не освящать: отец Сергий убедил мужчину в том, что Свет в его собственной душе придаст больше смысла всему происходящему. А автомобиль? Это просто автомобиль.

Хотя гораздо важнее было то, что через несколько дней этот человек пришел на службу и признался в том, что помирился с женой. Что-то поменялось в нем. А она это почувствовала и поменялась вслед.

Иногда роль чтеца на службах исполнял его давний прихожанин. Из амбициозного семейного человека тот превратился в серьезного мужчину, который тоже, как и владелец дорогого внедорожника, сумел сохранить свой, казалось бы, развалившийся брак. Но не серьезность сыграла тут решающую роль, а цельность, которую обрел этот человек, осознав для себя несколько вещей. Каких именно? Об этом отец Сергий говорить не мог – святая тайна исповеди.

Отец Сергий снова увидел Тимофея. На этот раз следователь стоял на улице, облокотившись на свою машину, темный Ford Focus.

– Я не могу на вас надавить, – сказал Тимофей. – Перед законом вы чисты, в ваших церковных делах я ничего не понимаю, а пока разберусь – поезд уйдет.

Тимофей был одет во все черное – как инок. И казался почему-то иноком. Несмотря на свое невежливое на первый взгляд поведение, было в нем что-то, что располагало, – отсутствие лицемерия. Нет невыносимого показного благочестия, нет и вызова, который проявляется у слабых и до боли горделивых. Прямые мысли, облекаемые в простые слова.

– Мне нужно полчаса вашего времени, – сказал Тимофей. – Вам не придется ничего говорить. Тайну исповеди вы не нарушите.

Покинув отца Сергия, Тимофей сразу же позвонил Георгиевскому – следователю, который открыл и через день закрыл дело о самоубийстве Давида. Тот ответил не сразу и был очень недоволен тем, что ему позвонили.

– Черт возьми, Тимофей, я же говорил, что сегодня очень занят.

– Алиса и Давид. Это было убийство. Дело нужно открыть заново.

– Поговорим завтра. – Георгиевский разъединил связь.

Несмотря на реакцию коллеги, Тимофею стало спокойнее. Во Вселенной зародилось что-то, что поможет сделать мир немного справедливее.

Георгиевский сидел в своем кабинете и что-то набирал на компьютере. Отдел полиции в России редко бывает красивым, это не офис «Яндекса». Но атмосферу создают люди, а Георгиевский был одним из тех, с кем спокойно, он не сделает ничего, за что потом будет стыдно – ему самому или коллегам.

Раскрываемость дел у него была не самой высокой в отделе, и кто-то скажет, что Георгиевский не рожден полицейским. Но все знали: Виктор Павлович доводит свою работу до честного конца – даже если это и означает, что дело остается нераскрытым. В этом и заключаются секреты судьбы – человеку не дано все тайное сделать явным. Не то чтобы преступники стали хитрее или полицейские глупее – просто таково положение вещей.

Тимофей расположился напротив своего коллеги. Дружескими их отношения назвать нельзя, но Георгиевский, как и многие коллеги, был обязан Тимофею за его чутье. Они понятия не имели, как Тимофей это делает, как молчит, и в какой-то момент оставили попытки понять. Просто приняли как факт – если их коллега-молчальник в чем-то уверен, то так оно и есть. Раскрытие десятков дел было ускорено и сотни часов сэкономлены благодаря молчаливым допросам. Люди ценят свое время и бесконечно благодарны тем, кто помогает его экономить.

– Виктор Павлович, – начал Тимофей, – дело Давида нужно открыть заново.

– Это я уже слышал вчера, и мне не терпится узнать почему. Ты «собеседовал» умершего?

– Нет. Я говорил со священником.

Георгиевский оторвал взгляд от компьютера и удивленно посмотрел на своего коллегу.

– Отец Сергий из храма Живоначальной Троицы. К нему ходит Алиса, подруга убитого. Он ничего не может рассказать про их беседы – не может по религиозным догматам, но мы посидели с ним вчера вечером… Помолчали.

В их кабинет заглянула помощница Георгиевского, но тут же исчезла – Виктор Павлович махнул ей рукой: уходи.

– Раньше я так не делал, – сказал Тимофей. – Я выложил перед ним по очереди листки бумаги с вариантами событий. И на протяжении всего времени, что мы молчали, вокруг нас ничего не менялось. Значит, все варианты, что я предложил ему, были неверными. Давид не кончал жизнь самоубийством. Алиса не убивала его осознанно. Она также не причиняла ему вреда неосознанно. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Был кто-то третий?

– Да! И по какой-то причине Алиса, зная про это, предпочитает не говорить.

– Предположим, что твои эксперименты – это не действия помешанного (именно так решит суд), а осязаемые факты. Это означает, что мы не только должны заново открыть дело, но и задержать ее как препятствующую следствию.

Тимофей кивнул.

– Удалось еще что-то узнать у этого священника?

Тимофей покачал головой.

– Ты понимаешь, как мы рискуем? – спросил Георгиевский, сложив руки на груди.

Его эмоции в этот момент было трудно понять – то ли он был удивлен, то ли раздражен, то ли по-настоящему рассержен. Никогда прежде Тимофей не предлагал именно этого – запустить процесс следствия. Прежде он был лишь соучастником дел, которые шли своим чередом.

– Виктор Павлович, я с самого начала знал: что-то в этом деле нечисто. Алиса не давала никакого сигнала – и это ненормально. Затем… – Тимофей раздумывал, что имело смысл раскрывать, а что лучше попридержать в тайне. – В общем, были и другие вещи, которые говорили, что это не самоубийство. Я ценю свой покой, а после закрытия дела во мне появилась тревожность – чувство, что, пустив все на самотек, мы поступаем неправильно.

– Мы ничего не пускали на самотек. У нас не было ни единого доказательства. – Голос Георгиевского стал жестче. – Послушай. Я верю, что ты испытываешь какие-то чувства, и привык им доверять. Мы много раз поступали вопреки логике и доверившись твоей интуиции. Но сейчас рождается опасный прецедент. Не надо думать, что я не знаю, как тебе иногда помогает Варвара со своими программистами и связями в IT-компаниях. Об этом никто не знает, а если и знает, то все молчат. Ты играешь на грани, и мы с тобой в одной лодке. Мы готовы защитить тебя, если возникнет необходимость, хотя давно подстраховались и закрыли любые «окна» для потенциальных вопросов и подозрений. В конце концов, из-за тебя ни разу не пострадал невиновный, и ты много раз помогал в достижении наших целей. Но сейчас ты предлагаешь открыть дело. А потом? Ты предложишь выпускать преступников?

– Виктор Павлович, я уверен в своей правоте.

– Хорошо, я подумаю, что можно сделать.

– Варвара! – Тимофей едва сдерживался, чтобы не взять ее за руку. – Мне нужны все переписки и все, что можно найти по Давиду и его родственникам. А также все, что есть по знакомым и родственникам Алисы. Я понимаю, что прошу почти невозможное, но дело будет открыто заново.

– Это тебе Георгиевский сказал?

– Да.

– Я должна удостовериться в этом.

– Варвара! Мы можем