Лебедев появился в рубке отутюженный, гладко выбритый, с ясным взором, пахнущий роскошным парижским «о’де колоном». Вскинул к глазам бинокль, прошёлся им вдоль, черты берега.

— Прилив начался два часа назад. Надо ещё подождать часа полтора и на приливной волне въехать в Онегу. Как на верблюде, верхом, — пояснил он. Скомандовал зычно, чётко, как всегда командовал в походах: — Стоп машина!

* * *

В белые летние ночи Миллера допекала бессонница. Сколько он ни пробовал привыкнуть к тому, что солнце в середине лета не скрывается за горизонтом, а повисит-повисит над ним пару-тройку часов и тут же ползёт вверх, на своё привычное место, безжалостно окатывая землю красноватым, каким-то неживым светом.

Из головы не выходил разговор, состоявшийся вечером с генералом Марушевским.

— Я считаю, Евгений Карлович, что вся власть в Северной области — вся, целиком, без остатка, даже в самых гражданских делах, таких как замеры земельных наделов и вытирание соплей детишкам в приходских школах, должна перейти к военным. Только военные могут спасти и Север России и саму Россию.

Эту свою позицию Марушевский высказывал и раньше. Не раз высказывал. Но никогда ещё он не был так настойчив и резок. Миллер решил сбить его простым способом:

— Хотите хорошего бразильского кофе, Владимир Владимирович?

— Нет, — резко, напрягшимся до скрипучести голосом ответил Марушевский.

— Айронсайд подарил мне несколько банок из последнего завоза.

— Нет. — Лицо у Марушевского сморщилось, стало старым, в глазах вспыхнули раздражённые костерки, — вспыхнув, тут же погасли: генерал умел держать себя в руках. — Мы с гражданскими властями действуем по принципу лебедя, рака и щуки. Мы делаем одно, они — другое, мы стараемся добиться и добиваемся результатов, их устраивают обычные ходы, мы ставим цели, они ограничиваются лозунгами и митингами... И так далее. У населения от такого руководства только болит голова.

Миллер понял, что спорить сейчас с Марушевским бесполезно, генерал просто-напросто не услышит доводов, ждал, когда тот, истратив запал, умолкнет.

Наконец Марушевский сложил вместе ладони, молитвенно поднёс их к подбородку и произнёс, гипнотизируя Миллера:

— Заклинаю вас, Евгений Карлович, услышьте меня. Пока гражданское население не поймёт, что в области есть твёрдая военная власть, мы будем топтаться на месте.

— Насколько мне известно, материальное положение рабочих в Северной области гораздо лучше, чем в других частях России. Их заработки зачастую перекрывают оклады чиновников правительственных учреждений, — сказал Миллер. — Где ещё есть такое роскошество? На Юге? В Ростове? В Омске? В Хабаровске? У нас полно рыбы, мяса, консервов.

Оленины и дичи — вот сколько, — Миллер провёл рукой над головой. — Красная сёмужья икра и сочная северная рыба не исчезают со столов рабочих... Всё это обеспечено гражданской властью. Правда, при нашей активной поддержке.

— Но выдача хлеба у нас — нормированная.

— Это временные трудности. Первый же урожай, взятый с вологодских пашен, насытит хлебом Север. И гражданское правительство справится с этим лучше, чем мы. Мы с красными не сможем договориться о перемирии — гражданские договорятся легко.

Если честно, Миллеру не хотелось ссориться с правительством Северной области, не хотелось ущемлять права Чайковского, долгое время возглавлявшего это правительство, хотя Чайковского уже несколько месяцев не было в Архангельске. Впрочем, это ничего не значит — он вернётся. Все говорили, что Чайковский принадлежит к тем людям, которые умеют достойно возвращаться. Другое дело — если бы Чайковский отказался от своего толстого портфеля, тогда можно было бы вмешаться в его дела.

Кстати, Чайковский был не только председателем правительства, но и министром иностранных дел. Поговаривали, что Николай Васильевич вообще собирается отбыть на юг, к Деникину, чтобы создать там единое российское правительство, но сам Чайковский об этом ни разу не заявил, а сведения, которые Миллеру по-птичьи, в «клюве» приносила разведка, надо было ещё проверять и перепроверять.

Во всяком случае, ссориться сейчас с Чайковским нельзя и отодвигать его от власти не стоит. Как только этого не может понять Марушевский?! Миллер поморщился, будто съел что-то горькое.

Пройдёт несколько месяцев, обстановка изменится, и тогда можно будет предпринять кое-какие шаги — подвинуть гражданское правительство, например, а сейчас это делать рано.

— Северная область рухнет, — объявил Марушевский.

Миллер загнул палец.

— О зарплатах рабочих я сказал... Кстати, когда наши пропахшие машинным маслом пролетарии решили бастовать, англичане сделали свой коронный ход и нанесли точечный укол — они выпустили сравнительную таблицу, сколько денег получают английские рабочие и сколько получают наши, архангелогородские... А также — сколько стоят товары у нас и у них. Пролетариату нашему сразу стало нечем крыть. Но это я так, к слову... Идём дальше. — Миллер загнул второй палец. — О том, что у нас продуктов полным-полно, нам их не съесть, мы будем делиться ими с Россией, я тоже сказал...

— Насчёт дележа речи не было, — вставил Марушевский.

— Значит, будет, — веско произнёс Миллер. — У солдат денежное довольствие тоже не маленькое. В Архангельске у солдат есть даже свой клуб. Там — читальня, биллиард, зрительный зал, курсы агитации и пропаганды. Среди солдат проводится, как я знаю, основательная работа по изучению государственного устройства России... Солдаты довольны. Всё это достигнуто благодаря слаженным действиям военного командования и гражданского правительства. Менять эту тактику пока, повторяю, рано. Пусть пройдёт немного времени, и мы заберём вожжи в свои руки. Согласны?

Марушевский медленно покачал головой.

— Нет, не согласен. Боюсь, мы всё упустим...

...Этот разговор не выходил у Миллера из головы, он раздражённо ворочался в постели и никак не мог уснуть. Умный человек Марушевский до приезда Миллера командовал всеми войсками Северного фронта, справлялся с этим сложным делом довольно успешно — то он колотил красных, то красные колотили его, всякое бывало в этой войне. С приездом Миллера он добровольно сложил с себя полномочия и стал начальником штаба. Чуть позже возглавил одно из направлений фронта... Это — с одной стороны, а с другой — Белое движение на Севере обязано своим существованием именно Марушевскому. Если бы не он, здесь бы властвовали разные трескоеды, любители поковыряться в зубах рыбьей костью, и ничего из того, что есть сейчас, не было бы.

Когда генерал-майор Марушевский появился в Архангельске, правительство приняло его хмуро, попыталось усадить генерала в авто и отвезти обратно на вокзал, но Марушевский атаку недоброжелателей отбил, поселился прямо в штабе, а чтобы его особо не тревожили, выставил в окнах пулемёты. Холодные рыльца станковых «максимов» подействовали на гражданскую власть отрезвляюще.