Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арсюха, гулко бухая ботинками по железному настилу переходов, сбегал в умывальник, где над двумя кранами — из одного лилась холодная вода, из другого горячая — висело старое мутное зеркало, всмотрелся в его рябоватую поверхность.
Оглядел один глаз, потом другой, аккуратно помял пальцами кожу под ними и с досадою простонал:
— И заштукатурить фингалы нечем, светят, как два фонаря «летучая мышь». Пхих! — он покачал головой.
Набрав в ладони холодной воды, приложил их к глазам — сделал примочки, снова глянул в зеркало. Примочки не помогли.
Оставив бесполезное это занятие, Арсюха снова забухал ботинками по рифлёному железу переходов и через несколько секунд оказался у трапа. Андрюха Котлов находился на прежнем месте и продолжал беспечно поплёвывать в воду. Арсюха ухватил его за грудки.
— Ты команду поднял?
Андрюха неспешно освободился от захвата:
— Тихо, тихо, тихо, приятель...
— Ты почему команду не поднял?
— Хочешь, чтобы меня по законам военного времени к стенке поставили? — Андрюха поправил на рукаве повязку и поводил из стороны в сторону пальцем перед Арсюхиным носом. — Ты этого добиваешься?
— А! — Арсюха рубанул кулаком воздух и понёсся к Митьке Платонову.
Тот находился в камбузе, жарил для матросов на ужин треску, а для офицеров — котлеты. Увидев физиономию Арсюхи, Митька удивлённо присвистнул:
— Ничего себе конфетки на роже проступили!
— Митя, братуха, надо бы ребят поднять, в депо сбегать, паровозников наказать...
— Это они тебя так? За что?
— В том-то и дело, что ни за что! За то, что я моряк, — соврал Арсюха. — Встретили бы тебя в городском саду — точно так же отделали бы.
Кок приподнял над плитой тяжёлую чугунную сковороду, сделал короткое движение — и шкворчавшие в масле куски трески словно бы сами по себе взметнулись в воздух, в полете аккуратно перевернулись на другой бок и вновь легли на сковороду.
Треску Платонов собирался подать на стол вместе с давленой картошкой, заправленной искусственным английским молоком, которое он разводил из порошка. Получалось очень вкусное пюре. Господ же офицеров Митька собирался порадовать котлетками из нежной телятины, привезённой командиром миноноски с рынка.
Лебедев купил телятину на свои деньги, доставил её на корабль, кинул коку на стол.
— Сготовьте нам что-нибудь, — попросил он, — не то в последние дни сплошная треска... Треска утром, треска вечером, треска в обед... Не то, что раньше.
Раньше Платонов угощал господ офицеров блюдами из французской кухни, но в последнее время стал лениться.
— А что сготовить-то, господин лейтенант? — спросил он.
— Да хотя бы котлеты, — взгляд у Лебедева сделался задумчивым, — я помню, в детстве наш повар в имении готовил роскошнейшие котлеты из телятины — с пальцами проглотить можно было. Столько лет прошло, а вкус этих котлет до сих пор не выветрился из памяти.
Котлеты на сковороде кок уважительно перевернул деревянной лопаткой.
Поправив на голове колпак, Платонов откинулся назад. Поцецекал языком:
— Расписали тебя, как поднос, с которого подают баранки к чаю. Картинка!
— Не мели языком, Митька! Помоги поднять народ! Иначе, если не ответим, паровозники нас потом метелить будут, как царь Пётр шведов.
— Давай поступим так, Арсюха. Ты пробежи по койкам, по ребятам, поговори с ними, а я мозгами пораскину, что можно сделать. Лады?
— Лады, — Арсюха обрадованно рубанул рукой воздух, — значит, поддерживаешь меня?
— А почему бы не поддержать хорошее дело? — Кок отодвинул сковородку с треской в сторону — рыба готова, надо жарить вторую сковороду.
Арсюха помчался в кубрик поднимать матросов.
Вернулся обескураженный, с погасшим взглядом — сквозь узкий, набрякший фиолетовой краской сжим глаз что-то влажно поблескивало: вода — не вода, металл — не металл, муть какая-то, одним словом, в глотке что-то побрякивало, будто Арсюха наглотался гвоздей, либо того хуже — свинца.
— Ты представляешь, — пробрякал он свинцовым голосом, — ни один из этих кошкоедов не поднялся...
— А я тебе чего говорил? -— кок не выдержал, усмехнулся. — Наших людей нужно знать. Не пойдут они за тебя бить носы, Арсюха.
— Почему? — искренне удивился тот.
— Ас какой стати им подставлять свои бестолковки под чужие кулаки за тебя, Арсюха? Паровозники ведь — ребята тоже не пальцем деланные — рельсами как начнут махать... или шпалами — у-у-у! Весь флот вместе с английскими крейсерами могут потопить, только бескозырки останутся сиротливо плавать на воде. Нет, Арсюха, на помощь экипажа ты напрасно рассчитываешь.
— Но почему-у? — вновь с нехорошим изумлением пробрякал свинцом Арсюха, из ноздрей у него едва пар не вырвался. Подбитые глаза-щёлочки сжались в две маленькие прорези, в углах прорезей показались крохотные мутные слёзки.
— А ты сам не разумеешь?
— Нет.
— Такое к тебе отношение команды, Арсюха. Чего ж тут непонятного?
Арсюха узрел в углу камбуза круглую вращающуюся табуретку, прицелился к ней задом, сломался в коленях, будто кукла, сел. Слёзки, собравшиеся в уголках прорезей, шлёпнулись ему на фасонистые клёши.
— За что? — прошептал он горько, попробовал найти в себе самом ответ, но ответа не было, и он поднял взгляд на кока, посмотрел на него с надеждой.
Кок отвернулся от него.
— И эти самые... от меня также отвернули рожи, — пожаловался Арсюха, — солдаты, которых как скот загнали на палубу...
— На солдат вообще не рассчитывай, — предупредил кок, — если уж свои не пошли тебя защищать, то чужие тем более не пойдут.
Арсюха схватился руками за голову и, отворачивая её, крутанулся вместе с табуреткой, застонал.
— Интересно, в чём я провинился перед коллективом?
Кок молчал, не отвечал.
— А?
— Не майся, — наконец отозвался кок, — иди лучше спать. Сегодня ночью мы уходим в плавание.
Арсюха всхлипнул, выпрямился и взметнул над собой кулаки.
— Ладно, когда вернёмся, я рассчитаюсь с этими паровозниками за всё. За всё, понимаешь, Митька?
— Так точно, — равнодушно проговорил тот, — рассчитаешься за всё.
Ночью, когда солнце неподвижно застыло нестираемым медным пятном в светлом небе, миноноска вышла в море. Погода была спокойная, мелкая рябь туго стучала в железное днище корабля. Миноноска держала курс точно на медное блюдо, висевшее над горизонтом.
Лейтенант уже несколько раз заглядывал в рубку — там, стоя рядом с рулевым, глядел на компас и что-то вычислял про себя, затем переводил взгляд на солнце и задумчиво щёлкал кнопками перчаток. Бросок на Онегу не нравился ему.