Мы не доходим до самого существа, до вопроса о том, кто и как формирует картину мира, насколько эта картина мира, формируемая, прежде всего, культурой, совместима с перспективами развития, вообще с шансами на то, чтобы вписаться в будущее?

Жертв парижского теракта, сотрудников «Шарли Эбдо», похоронили. Вот и завершились эти напряженные, ужасные, величественные дни. В чем заключался их глубинный смысл? Что они изменили в устройстве европейского мира, а чего изменить не смогли? Как сказались на России – и сказались ли? Вот вопросы, которые нужно обдумать сегодня, после выхода трехмиллионного тиража журнала «Шарли Эбдо» с ласковой карикатурой на пророка, прощающего всех без исключения.

Начнем с напоминания. Казалось бы, уже не актуального, на самом деле – более чем важного. В 2006 году в Дании были опубликованы изображения пророка, из-за которых четыре года спустя, в 2010-м, на художника Курта Вестергора совершили покушение. Слава Богу, неудавшееся, но заставившее его уйти в подполье, вплоть до сегодняшнего дня. Целью тех карикатур – как, впрочем, и теперешних – было не оскорбление мусульман, а демонстрация всеобщего равенства перед силой разящего смеха. Мы датчане. Мы такие. У нас такие правила. На рисунок можно отвечать рисунком, на текст – текстом; руки распускать нельзя. Нравятся, не нравятся, но правила эти наши, и другими они не будут. Если вы хотите быть датчанами, вам придется эти правила принять.

Но тот сюжет, увы, утонул в болтовне; были многочисленные выступления, были перепосты и перепечатки, был массовый эфирный шум; ощущения, что именно здесь находится последний рубеж отступления, не было. Отступления – не «перед», а «от». Не перед «понаехавшими», а в сторону от европейской вольницы. От наследия эпохи Просвещении. Видимо, время тогда не пришло. А сегодня настало. И в этом главное отличие. Четыре миллиона французов, вышедших на улицы в память о погибших и в знак солидарности лучшее тому доказательство; стрельба в редакции, помноженная на трагедию в кошерном магазине, заставила наконец-то без обиняков ответить на жесткий вопрос: что важнее – право оскорбляться или право жить?

И ответ был дан. Однозначный и не подлежащий обсуждению. Да, у карикатуристов были безобразные – с точки зрения религиозной – картинки. Пророка они просто не жаловали, а вот Троицу изображали с извращенным богохульством. Да, их юмор можно считать лицемерным (как выразился один из российских адвокатов). Циничным. Ефрейторским. Каким угодно. Но не их скоморошество стало причиной убийства, а ненависть к самой идее вольного, неподконтрольного кому бы то ни было пространства культуры. Низкой, высокой, пошлой, глубокой – не имеет ни малейшего значения. Тот, кто внутри европейской культуры, будет отвечать на хамские картинки словом. Или теми же картинками. Или бойкотом. Или демонстрацией. Или созданием такой мощной, такой полноценной религиозной культуры, вкусив которую, никто и не захочет покупать «Эбдо». А тот, кто выпадает из Европы, даже если он живет в ее границах, возьмет в руки пистолет и автомат. Или оправдает преступников. Или посочувствует им: такую острую неприязнь испытывали, так презирали лицемерие, что просто кушать не могли.

В этом смысле в январе 2015 стало ясно: линия разрыва проходит не между мусульманами и не мусульманами, а между теми, кто признает незыблемую ценность человеческого существования, и теми, кто ставит чувства выше смерти. Как минимум уравнивая, превращая в равнозначное сравнение – данную Богом жизнь и данную художником картинку. «В людей стрелять нехорошо, но…». «Испытываю противоречивые чувства. С одной стороны, художников жалко, с другой…». Массовая реакция на парижские события показала, что для европейца, независимо от веры и неверия, от места жительства и формального гражданства, такая постановка проблемы – табу. Поднимать на человека руку за взгляды нельзя. Отвечать на рисунок насилием гнусно. Быть с теми, кто стреляет в «неверных» – преступление, не имеющее оправданий. Полицейский-мусульманин, погибший от пуль террористов, был защитником Европы; продавец-мусульманин, спасавший евреев в холодильной камере, тем более. А какой-нибудь навязчивый христианин, убежденный, что художники сами виноваты, поскольку спровоцировали террористов, и что лучше запретить такие гадкие рисунки, чтобы не было соблазна убивать – невольный сторонник джихада.

Тут с сожалением приходится переходить к российской ситуации.

После трагедии во Франции лишь премьер Медведев – 13-го января, вручая премии правительства в области СМИ – выразил соболезнования семьям жертв. Да министр Лавров, представлявший Россию во время парижского шествия. Зато трижды высказался президент Чечни Кадыров. Сначала пригрозив Ходорковскому местью соотечественников, живущих в Цюрихе, за призыв к перепечатке карикатур во всех газетах. Затем пообещав, что если правоохранители не разберутся с Венедиктовым, то мусульмане справятся с проблемой сами. И наконец, доходчиво объяснив всем нам, что если ислам запрещает изображения пророка, то это правило должно распространяться на всех, иначе можно будет вывести на улицы миллионы единоверцев. (И показать, кто здесь власть – добавлю от себя.)

Но, во-первых, если действующему руководителю, назначаемому президентом, позволено прозрачно намекать на возможность бессудной расправы, и это не встречает гневного окрика сверху, значит, братья Куаши победили. Как водится, в одной отдельно взятой стране. Среди поставленных перед ними задач – неважно, озвученных или подразумеваемых по умолчанию – было столкновение и противопоставление «двух Европ», Европы христианской и Европы мусульманской; расстрел «Шарли Эбдо», подкрепленный антисемитским убийством в кошерном супермаркете, должен был вызвать волну возмущения и усилить шансы крайне правых, что, в свою очередь, еще резче разогрело бы исламистов. Возникла бы дурная бесконечность; зло порождало бы и провоцировало зло. Во-вторых, если продолжить рассуждение в заданной логике, то мусульманам запрещено есть свинину; давайте запретим ее в употребление по всей России. Мусульманам разрешено иметь до четырех жен. Чтобы никого не задевать, изменим брачное законодательство.

Но шутки в сторону. В известном отношении кадыровские реплики стали сгустком (и сгущением) нашего безмолвного ответа на парижскую трагедию. Точнее, на проблему, которую расстрел редакции «Шарли Эбдо» катализировал. Мы защищаем не самих людей, а их чувства. Ранимость важнее ранения. Ради защиты чувств можно пожертвовать самим человеком и его свободой; двушечка в уголовном лагере не так страшна, как переживания церковного охранника, а смерть «лицемерного пошляка» сопоставима с его «кощунством». Европейский ответ оказался принципиально иным. Мы были, есть и останемся сторонниками светского подхода. Который заключается не в том, чтоб ограничивать неверующих и иноверцев, а в том, чтобы защищать права всех. Включая права мусульман никогда НЕ рисовать пророка. Даже просто – человеческое изображение (например, в общей школе). Не нравится, возмущены чужим творчеством – ругайте, рисуйте, пишите, говорите, выступайте, судитесь, призывайте к отказу от покупок, от размещения рекламы, от приглашения в приличные места. Но никаких ограничений сверх утвержденных законом и установленных традицией! И никакого права на насилие.