То есть если бы кто-нибудь спросил у нее, как она хочет умереть, она бы ни за что не ответила: «В лифте, в своих любимых колготках и блузке, среди забрызганных кровью зеркальных осколков, похожая на героиню сюрреалистичной картины с каким-нибудь претенциозным значением». Рисуй Уля такую картину, она бы наметила кровавые пятна в форме одного из паттернов теста Роршаха. Просто потому, что могла. Хорошо, что Уля рисовала на уровне «я научилась срисовывать цветы из учебника биологии в третьем классе, и больше у меня ничего не получается» и занималась этим только на скучных собраниях или безнадежно застряв в пробке.

Если бы у нее спросили, как бы она, скорее всего, умерла… в этом ответе тоже не было бы лифта. И зеркал. И даже падения – если только с лестницы, вздумай она полезть поменять лампочку или развесить новогодние украшения.

Уля попыталась подняться, но все ее конечности словно налились свинцом. На грудь давило. В спину впивались осколки. И наверняка не только в спину, но Уля больше ничего не чувствовала. Плохой знак.

Она моргнула. Потолок закачался. Лампочки задвоились.

Уля моргнула еще раз – медленнее, потому что веки тоже начали тяжелеть. Прикрыла глаза. Всего на мгновение. А когда открыла их, пара лампочек все так же мигала. Люк все так же темнел над головой. Осколки зеркала все так же впивались в кожу.

Она резко села – со спины скатилось несколько осколков – и поморщилась. Боль теперь походила на убегающий прибой. Глухая. Такая, о которой скоро забудешь.

Уля запрокинула голову, снова прикрылась рукой от света ламп… и тут же выпрямилась. Вытянула перед собой руки. Обе без единой царапины.

Она наклонилась к коленям. От ссадины на ноге не осталось и следа – только дырка на колготках и тянущаяся к ступне стрелка. Значит, Уля все-таки соскользнула с поручня. А потом упала на часть зеркальных осколков. И теперь была в порядке. В таком порядке, о котором тебя спрашивают окружающие, а ты вечно отвечаешь, что все с тобой окей, потому что правда – это слишком надолго. И, может, ты к ней не готова. Скорее всего, не готова.

– Ладно, вот это уже точно попахивает посмертием, – пробормотала Уля, поднимаясь на ноги. Ей удалось допрыгать до лодочек, по счастливой случайности лежащих рядом. Хоть какая-то защита от острого стекла. – К такому я точно не готова.

Она подняла голову и прокричала: «Слышите? Не готова!» – пялясь прямо в люк. Это почему-то показалось отличной идеей.

Если чертов лифт все-таки был Чистилищем, то кто-то явно халтурил на работе. Где приветственная памятка? Где какой-нибудь там ангел, или демон, или нейтральная автономная система, которая расставит все точки над «i»? (Это выражение всегда казалось Уле ужасно странным. Даже после того, как она познакомилась с латиницей. Ведь над несчастной «i» была всего одна точка, и та же «ё» подходила для сравнения лучше. И так ведь, кажется, какое-то время говорили… Почему вдруг перестали?)

Хотя, будь лифт в самом деле Чистилищем, никто бы не стал ей об этом сообщать. Неизвестность – одна из худших пыток. Но если ад – это другие люди, почему Уля одна? И почему говорила с незнакомкой, считай, ни о чем? Та не добавила ей экзистенциальных вопросов, не испугала – скорее успокоила… а потом отвлекла от открывшихся дверей.

Уля взяла юбку и снова надела ее, закрепив булавкой, которую всегда таскала на подкладке как раз для такого случая. Поискала взглядом собачку, а потом вздохнула и принялась сгребать в кучку осколки зеркала. Не хотелось сильнее рвать колготки.

Может, пора перестать удивляться? В конце концов, у каждого человека есть какая-то шкала, потолок. Как у кружки: однажды удивление просто перетекает через край, и ты перестаешь удивляться. Уля и глазом не моргнет, если через пару мгновений – десятилетий, часов, веков – крышка люка распахнется, и два бурундука, один в гавайке детектива Магнума, а второй – в куртке и шляпе Индианы Джонса, сообщат, что помощь прибыла, и ей больше не о чем беспокоиться. Не удивится она, и если вдруг проснется-таки в своей постели. Вернее, на матрасе, который бросила на пол при переезде, и так привыкла там спать, что не стала в итоге покупать кровать. Она нашарит в темноте телефон, молясь про себя, чтобы семи утра еще не было. И, увидев электронные цифры «4:38», радостно выдохнет: еще есть время поспать. Пусть даже оно покажется всего лишь секундой.

Окажись все сном, Уля с радостью поделилась бы им с теми, кто стал бы ее слушать. Пораздумывала бы, что он означает. Может, закономерно вспомнила бы, что недавно смотрела ужастик про лифт. Значит, мозг подобрал ближайший образ и решил немного с ним поиграть… Говорят, загадочные истории, которые заканчиваются тем, что главный герой просыпается, разочаровывают. Уля готова была с этим поспорить. Потому что она стала таким героем. И была бы совсем не прочь проснуться сейчас в своем доме. Пусть даже часы показали бы ей, что она опаздывает на работу.

Вот так. Теперь в одном из углов лифта, прямо напротив панели с кнопками, блестела кучка осколков. Совсем мелочь Уля сгрести не смогла, и оставшиеся крошки сияли в свете лампочек, если посмотреть на них под определенным углом. Работа руками всегда успокаивала Улю, поэтому в ее раковине никогда не росла гора посуды, а в пыли не заводились новые цивилизации. В детстве она верила, что можно вырастить такую в чашке со мхом. Или в забитом в самый дальний угол морозильника контейнере, если насыпать туда достаточно глины. Большинство богов в энциклопедиях про Древний мир творили из глины. Так почему Уля не могла попробовать?

Такой эксперимент она нашла, вычищая квартиру перед переездом. В старой морозильной камере, которой давно не пользовались: она стояла в одной из комнат и играла роль тумбочки. Бабушка накрыла ее салфеткой, которую связала лет пятнадцать назад, и иногда на морозильник ставили маленький, еще черно-белый телевизор с усиками-антеннами. Уля понятия не имела, как в камере могло остаться хоть что-то: вроде бы чистили ее основательно. Но нет – деформированный пластиковый контейнер был тому доказательством. Странно, что крышка его все так же плотно прилегала к стенкам. И Уля даже смогла его открыть: внутри лежали пара глиняных кентавров, русалка и ламия. Потому что делать обычных человечков было скучно.

Она случайно расколотила одного из кентавров, когда из коридора донеслись голоса грузчиков, – те спрашивали, куда девать пустующий сервант. Уля с сожалением посмотрела