Не следует преувеличивать роль государства и должного управления в развитии промышленности и торговли. Первые «меркантилистские» тенденции появились при Людовике XI, и до 1560 года шел процесс их формирования. Они сводились к проявлениям «умеренного национализма времен процветания». Речь шла о том, чтобы привлечь на территорию королевства и удержать золото и серебро (со времен Средневековья Церковь считала эти металлы бесполезными, тем более что они порождали ростовщичество, т.е. грех). Речь шла также о запрете предметов роскоши, золотого шитья и шелковых тканей, которые в ту эпоху считались синонимом импорта, сопровождавшегося вывозом и потерей валюты. Речь шла, наконец, о поощрении горнорудной отрасли и производства товаров национальной промышленности, предназначенных для экспорта или внутреннего рынка, в надежде, что это поможет вернуть валюту в страну или воспрепятствовать ее вывозу за пределы королевства.

Карл VII был прежде всего не лишенным ловкости «воссоздателем». Людовик XI был первым, кто разработал некоторые меры экономического порядка, направленные на защиту национальных ресурсов и предпринимательства. В этой области он соответствовал своей эпохе, был сыном начала Возрождения: он, скорее всего, размышлял о нехватке наличности, которая стала очевидной еще в 1400 году. Но решения, которые он вынужден был принимать, чтобы выйти из этой ситуации (так же будут поступать и его преемники), были скорее симптоматическими или гомеопатическими, чем реально действенными. Однако подъем экономики произошел бы и без принятия этих решений, поскольку его корни лежали в глубинных демографических и социальных процессах. Что касается Людовика XI или Франциска I, то их целью в этом направлении было оздоровление финансов королевства за счет возможного роста богатств страны. Когда говорили о богатстве государства, на самом деле думали о доходах правительства. При этом совершенно простодушно считали возможным увеличить богатство страны за счет увеличения доходов правительства.

Особенно ярко эти расчеты государства просматриваются в сельском хозяйстве, которое в этот период было как раз на подъеме. Однако правительственная политика по отношению к крестьянам исчерпывалась предоставлением абсолютной свободы действий, за исключением конфискации через налоговый механизм части сельскохозяйственной прибавочной стоимости (по мере того как она появлялась, благодаря подъему производства в течение длительного времени). Так в различные века формировались «прожорливые» бюджетные стратегии времен Людовика XI и Ришелье. Пришлось ждать… появления в 1760-х годах физиократов, чтобы правительство стало проводить политику поощрения развития сельскохозяйственного производства и чтобы она перестала быть чисто фискальной.

Что касается торговли и промышленности, то здесь робкие шаги правительства попадали на менее благоприятную почву, чем та, которая была у торговых народов фламандского или североитальянского типа. Крупные купцы Франции были, как правило, иностранного происхождения: итальянского — в Лионе, португальского или фламандского — на Атлантическом побережье. Французские коммерсанты занимались в первую очередь внутренней, или «молчаливой», торговлей (silent trade), которая была значительной, конечно, но маломасштабной и о которой мало говорилось. Несмотря на исключительный успех предпринимательства в Лионе (благодаря прежде всего итальянцам и в меньшей мере — немцам), преуспевший коммерсант, а также его сыновья и капиталы довольно быстро «сворачивали» на канонические тропы повышения своего социального положения: покупки королевских должностей, приобретение наследственного дворянства. А для дворян торговать (исключая морскую торговлю, значительную, конечно, по объему) — значит нарушать законы, унижаться.

Во всяком случае, внутренний рынок, имея в виду наиболее прибыльные сделки, оставался узким. После 1500 года в результате обнищания, последовавшего за снижением реальной заработной платы и дроблением земельных участков в ходе наследования, произошло сокращение возможностей роста массового потребления (не устранив их полностью). В то же время рост доходов имущих обусловил рост потребления предметов роскоши. Это, конечно, большой козырь для торговли с дальними странами. Но на пути ее развития возникали труднопреодолимые препятствия. Ведь последовательное развитие «капитализма» потребовало бы постоянного роста массового потребления, как это случится, например, с хлопчатобумажными изделиями после начала промышленной революции. Но ничего подобного не происходило во времена Возрождения.

* * *

Общая картина внешней торговли дает ясное представление об узости ее рамок. Абстрагируемся в данном случае от «импорта» золота и серебра: он лишь указывает на позитивный характер платежного баланса. При таком условии выясняется, что французский импорт в 1551-1556 годах на 54,3% в стоимостном выражении состоял из шелка и шелковых тканей. Этот процент, относящийся только к предметам роскоши, представляется огромным. Он убедительно показывает, что внешняя торговля не имела ничего общего с гигантскими, живущими натуральным хозяйством сельскими массами населения. Действительно, международная торговля более чем наполовину касалась горстки привилегированных потребителей — любителей изделий из шелка. Она оставляла в каменном спокойствии молчаливое большинство подданных короля. Второе место в импорте занимали оружие, изделия металлообрабатывающей промышленности, металлы (на эти три статьи приходилось 20,8% импорта). Эта цифра свидетельствует, конечно, об одной из структурных слабостей Франции, располагавшей меньшими запасами природных ископаемых, чем Германия или Англия (попытки организации горных разработок в Вогезах, серебряных рудников в лионском регионе в период от Людовика XI до Генриха II не могли существенно изменить ситуацию в связи с недостатком геологических ресурсов, хотя королевство и располагало различными месторождениями, в частности, железной руды). Наконец, третьей статьей импорта были пряности, сахар и квасцы (три продукта, также предназначавшиеся для элиты), на долю которых приходилось 8,1% общего объема французского импорта. И это обстоятельство еще раз подчеркивает, что импорт был лишь в незначительной мере связан с массовым потреблением.

Будучи импортером дорогих предметов роскоши, Франция экспортировала, напротив, товары с незначительной добавочной стоимостью: товары первичного сектора (сельского хозяйства и солеварен) или вторичного (промышленности). Проще говоря, экспорт насчитывал всего пять наименований: зерно, соль, вина, сукно, ткани. Вина и соль шли на север. На юг отправлялось немного пшеницы и особенно сукно из Лангедока в Левант. Из мешковины, производившейся в Бретани и в области Лиона, изготовлялись паруса для кораблей, рубашки и саваны. Они отправлялись в Италию, на Средний Восток и в возрастающих объемах в Испанию. И все это не в массовом масштабе: ведь даже при положительном торговом балансе выручаемая от экспорта валюта шла на покрытие значительной части оттока золота и серебра, предназначенных для оплаты ввоза предметов роскоши, шелковых тканей и пряностей, закупки которых интересовали лишь незначительное меньшинство населения. Относительно малозначимый характер импорта, как в зеркале, отражал ничтожный объем экспорта по сравнению с валовым объемом продукции автаркического сельского хозяйства, почти непосредственно за счет которого проживало 80% многочисленного населения страны. Конечно, развивались и некоторые передовые отрасли промышленности, в частности полиграфия в Лионе. Но в стране, где население было в основном неграмотным, в количественном отношении они представлялись незначительными вкраплениями, но оказывали тем не менее решающее дестабилизирующее воздействие на культуру.