— Пожалуй, сейчас за сеном поеду, — сказала Пелагея. — Вон Бактыгул верблюдов гонит. Возьму верблюжиху одногорбую. Она смирная и рыдванка там есть.

— Пойдем, я тебе помогу запрячь, — поддержала Горбова.

— А черного буру не боитесь? — спросила Марья.

— Его Бактыгул выпускает только на ночь.

В приподнятом настроении, забыв про усталость, Пелагея подъехала к своему двору. Настенька, увидев на подводе мать, тоже была вне себя от радости.

— За сеном, мама?

— За сеном, доченька. А осенью соломы еще привезем.

Настенька и Андрейка долго смотрели вслед подводе, на которой уехала в степь их мать. Вытянувшись во весь рост, из-за плотницкой следила за Пелагеей и Олимпиада Веревкина. И только Бактыгул сел пить чай, Олимпиада заспешила ко двору, где, разбрызгивая густую пену, метался черный бура. Он тоже глядел в сторону, куда ушла одногорбая верблюдица.

Олимпиада отбросила крюк и распахнула ворота, успев спрятаться за каменной стеной. Бура выскочил на волю и понесся вслед за подводой.

Пелагея заметила опасность, когда сворачивала с дороги к низкорослому чилижнику, за которым на берегу речки лежали аккуратно сложенные копны ее сена. Она выпрыгнула из рыдвана и, обдирая в кровь ноги, лицо, руки, побежала к реке. Пелагее казалось, что она уже слышит разгоряченное дыхание буры, ощущает хлопья горячей пены, падающие на ее голову и плечи. Без чувств она бросилась с яра. Очнулась на песке. Рядом сидел Бактыгул на корточках и чмокал языком.

— Ай, Пелагейка, Пелагейка… Правду говорят — кому не повезет, того и на верблюде змея укусит. Айда, буру прогнал… Сено давай на рыдван ложить.

XVIII

У Феди Чупрова не было более дорогого друга, чем Федор Степанович Белавин.

Как-то перед жатвой учителя привели школьников на колхозное поле, где уже хлопотал Белавин.

— Надо, ребята, прополоть картошку. Уничтожить на ней всех фашистов, как уничтожают их на фронте ваши отцы. — Федор Степанович взял мотыгу и вонзил ее в землю. Огромный, развесистый куст бурьяна упал к ногам Белавина.

Как бы ни был занят Белавин, он всегда находил время побывать у ребят на пионерском сборе, на комсомольском собрании, навестить Федю Чупрова, у которого уже второй год болели ноги, и он еле передвигался.

— Ничего, Федя, вылечим тебя. Каким еще молодцом будешь! — Белавин гладил Федю по голове.

Дома Федя не видел ласки — дед и бабка недолюбливали его за болезненность.

Возвращаясь к завтраку из степи, Белавин привозил в тарантасе целую копну свеженакошенной травы, у себя на заднем дворе зарывал в нее по пояс Федю. Скоро от травы начинал подниматься парок. Ногам и пояснице становилось тепло. От опьяняющих запахов трав у Феди кружилась голова — он засыпал. К началу уборочной Федя, правда, сначала с палочкой, стал ходить.

— Ну вот, — говорила Феде Настенька Чинарева, — до школы у тебя ноги вовсе заживут.

Первого сентября Федю и его сверстников принимали в комсомол. На комсомольское собрание пришли по этому случаю оба коммуниста, Федор Степанович и Валентина Андреевна. Но если в этот день в школе Федя был окрылен радостью — дома с дедом состоялся серьезный разговор. Сразу же, как только Федя пришел, дед его окликнул и позвал на кухню, где бабка собирала на стол обедать. Дед теребил толстыми одеревеневшими пальцами бороду, хмурился.

— Чего же, говорят, будто ты в комсомол поступил? — Фома Лупыч протянул на колени свои длинные с затвердевшими мозолями руки.

— Поступил, — Федя осторожно присел на краешек топчана.

— А к чему?

Федя молчал.

— К чему спрашиваю? — повторил свой вопрос Чупров старший.

— Чтобы всем людям радость принести, — выпалил Федя. — Как выучусь, в колхозе буду хорошо работать, а потом коммунистом стану.

Недобрая ухмылка скользнула из густых усов и бороды Фомы Лупыча. Он заерзал на лавке, лицо его заметно меняло цвет.

Бабка Оксана, собрав на стол, присела на лавку, уставившись на внука.

— И чего это они к тебе прицепились, Федор? Белавин уж особенно. На работе задыхается, а тебе все равно траву возит.

— А вот и цепляются, как репей, сила их в этом. В старике Чупрове по-прежнему кулака видят. Обидно только за напраслину. — Чупров повернулся к внуку. — Вырастешь, Федор, поймешь… Ну-ка, поужинаем давайте.

К середине сентября заморосили дожди. Целую неделю Федя не видел Белавина. Наконец, пасмурным утром Федор Степанович навестил ребят на току, долго беседовал с ними, а потом отозвал Федю. Обняв его за плечи, повел в амбар. Разговор повел шепотом:

— Нынче ночью, Федя, с тока увезли пудов двадцать хлеба.

— Вот гады!

— Не исключено, что этот вор еще попытается навестить ток. Сторожа-то у нас какие? Глухой дед Кондратий, спит всю ночь. А кто помоложе да поздоровее — в поле нужны. Помощников бы к деду Кондратию…

— А вы меня.

— Вот я и думаю… Это тебе комсомольское поручение.

— Оправдаю, не подведу!

Федя с дедом Кондратом исправно несли службу. Иногда глубокой ночью, почти под утро, наведывались Белавин или Горбова. Восьмидесятилетний дед Кондрат, привалившись к чему-либо, почти всегда спал, держа заржавленную берданку в руках. Держал ее так крепко, что даже внезапно невозможно было вырвать из его рук ружье. Просыпаясь, дед обычно мычал:

— Ну, ну, ни к чему это озорство.

Как-то проводив Федора Степановича, Федя подошел к сидящему под навесом деду Кондрату и стал поудобнее усаживаться. Накрапывал дождь.

— Берданка-то заряжена? — спросил Федя.

— А как же! Мелкой дробью. — И, склонив голову, уткнулся в воротник, собираясь заснуть.

Дождь тихо, монотонно шуршал по соломе, которой был накрыт ток. Луна не показывалась, тучи опускались еще ниже, и ночь становилась все чернее.

Феде не дремалось. Иногда он не выдерживал и говорил самому себе:

— Хоть бы уснуть малость — ночь бы покороче была. — Но при одной мысли о сне тут же поднимался и шел к дальнему вороху проверять, не поднял ли ветер брезент, не подтекает ли где дождевая вода.

И все-таки однажды Федя заснул. Весь этот день он просуетился и отдохнуть после ночи ему не удалось. А все дед Фома Лупыч. То заставил рубить талы, потом стал обучать плести плетни. Федя с ног валился. А Чупров свое:

— Овец скоро на зиму ставить будем. Новые плетни надо ставить.

Вечером Фома Лупыч был ласков с внуком. Вместе сидели за столом и, не торопясь, ужинали. Бабка Оксана кислые блины пекла. Дед одно только и приказывал жене:

— Ты внуку-то горяченького, да масла клади побольше.

А тут еще, только Федя вышел со двора, пошел мелкий дождь.

На посту его уже ожидал дед Кондрат. На самую верхушку вороха забрался он, под самую крышу и стал там устраиваться. Будто