– Проект с Большим городским советом продвигается?

– Не знаю, что и как продвигается, – ответил Джил, целуя ее в щеку. – Но я уже закончил перепись. В Ганнисоне, штат Колорадо, шестьдесят девять жителей, официально.

– Интересное число.

– Я знал, что тебе понравится.

Джил выпустил Тиль из объятий и взял за руки.

– Слушай, – сказал он. – Я должен тебя кое о чем спросить.

Он облизнул губы. Явно нервничает.

– Спрашивай.

Отпустив одну из рук Тиль, он вытащил из кармана маленькую коробочку и движением большого пальца открыл.

В коробочке дремало кольцо с бриллиантом. «Маркиз» челновидной формы, карата в три.

– Я хотел попросить тебя выйти за меня.

Тиль тронула то кольцо, что уже было на ее пальце, с бриллиантом в полкарата. Повернула его, пытаясь понять, что происходит.

– Я люблю тебя и не хочу это скрывать. Не могу. Я не могу ничего делать за спиной Сизон. Это ведь и тебя беспокоит, правда?

Да, это ее беспокоило. Весь последний месяц она хила с тяжелым камнем на сердце. Иногда она была совершенно уверена, что Уилсон знает, куда она уходит, сказав, что отправляется погулять.

– Но как это сделать? Все рассказать им?

Тиль попыталась представить, как она говорит Уилсону, что выходит замуж за Джила. Конечно, Уилсон никак не выразит своих чувств. Равно как Чантилли и Элия. Но что они будут чувствовать, когда их мамочка скажет им, что любит Джила?

– Представь, каково это – сидеть в неподвижности, день за днем, пока твоя жена целуется с другим мужчиной. Лучше умереть.

Джил смотрел себе под ноги.

– Как ни крути, они все равно могли бы быть уже на том свете.

Тиль вспомнила те ужасные дни, когда вирус свирепствовал и повсюду были слышны приглушенные разговоры о безболезненных способах избавления от страданий; эти разговоры разные люди вели в отношении своих близких. Сколько оксикодона или валиума нужно для этого подмешать в воду. Тиль, обмотав рот и нос шарфом, была рядом со своим другом и соседом Марком Меланконом, когда тот поил своего сына грейпфрутовым соком, в который был подмешан валиум. Она до сих пор видела слезы, текшие по щекам Марка, пока Джереми пил. Через несколько дней Ванесса Меланкон держала такую же чашку, а Марк пил из нее.

– Окажись я в их положении, я был бы благодарен Сизон, если бы та положила несколько таблеток оксидона в мой сок, – сказал Джил. – И если бы я не знал, что умираю. Я бы просто уплыл в никуда – и все. Это было бы самое большое благо, которое она бы для меня сделала.

– Так почему же так не сделал ты?

Тиль никогда не спрашивала выживших, что стало с их семьями, почему большинство из них были одни, и никому не меняли подгузники и пеленки. Очевидно, они приняли не то решение, которое приняла Тиль. Но она не судила их и не осуждала.

– Я знаю, это было бы им во благо. Но я не уверен, что смогу это сделать.

«Не уверен, что смогу это сделать!» – Месяц назад он сказал бы: «Я не смогу этого сделать».

– Я тоже не уверена, – отозвалась Тиль.

По улице пронеслось нечто – не то сурок, не то енот. Джил проследил взглядом, куда смотрела Тиль.

– Правильно ли я понимаю, – произнес Джил сдавленным голосом, – что мы говорим о том, что нам следует сделать это?

– Я не знаю, о чем мы говорим.

Тиль посмотрела вверх, на окно, за которым спали ее дети. Губы ее дрожали, в груди застыла боль. Она не хотела продолжать этот разговор; единственным ее желанием было лечь в постель и оставаться там как можно дольше.

– Может быть, нам и нужен был этот толчок, чтобы сделать то, что правильно? – сказал Джил. – Может быть, мы тешили свой эгоизм, надеясь на то, что они поправятся?

Это была дикая мысль, но в сложившейся дикой ситуации в ней был смысл: им нужен был некий эгоистический мотив, некая совершенно ненормальная причина, чтобы сделать правильную, нормальную вещь. Но дело было не в причине. Дело было в том, что лучше и что хуже для детей.

Она освободилась еще от одной иллюзии. Все дело в Элии и Чантилли. Если бы не дети, Тиль давно избавила бы Уилсона от тех страданий, которые он испытывал.

Именно так. К черту Уилсона. Как будет лучше детям – если они умрут или останутся жить? Вот в чем состоял вопрос. Тиль закрыла глаза, попыталась забыть и про Джила, и про Уилсона. Она слушала свое сердце.

Наконец она открыла глаза. Борясь со спазмами в груди, Тиль смогла произнести эти несколько слов:

– Я думаю, мы должны помочь им уйти.

* * *

Тиль вставила Элии наушники в уши и включила Игги Азалию. Пока тот слушал, она почистила ему зубы и причесала. Волосы его снова отросли. Скоро нужно его стричь…

Мысль пришла к Тиль в тот момент, когда на мгновение она позабыла все, что было вчера. И тут же ее охватило отчаяние. Пришла пора отпустить их. Сегодня. Нынче они с Джилом будут по-настоящему сильными и помогут своим близким уйти – исключительно повинуясь своей любви к ним.

Глаза Элии опять бешено двигались – зрачки напоминали мячи, прыгающие по бетонному полу. Так же как тогда, в минивэне, когда она поставила ему Рич Хоуми Квана, так же как и десятки раз до того. Тиль погладила сына по щеке, которая уже покрывалась подростковым пушком, и широко улыбнулась, чтобы и видом своим не дать им понять, что сегодняшний день чем-то отличается от других дней. Крайне важно было сделать все так, чтобы они ни о чем не подозревали и ушли легко, ушли тихо. Ни боли, ни страха.

Глаза Элии продолжали танцевать, пока она ухаживала за Чантилли, готовя ее к сегодняшнему дню. Надела на нее ее белые брюки и толстовку с изображением снеговика Олафа из диснеевского мультфильма. И замерла, успев надеть толстовку на дочь лишь наполовину.

Он танцевал.

Именно этим был занят Элия. Он танцевал глазами.

Сколько раз Тиль пыталась заставить их общаться с помощью движения глаз. Смотришь налево – да, направо – нет. Но они не могли, не могли по собственной воле двигать глазами. Глаза лишь рефлекторно реагировали на движение – так же, как губы инстинктивно хватались за трубочки, через которые она их кормила.

Но глаза Элии умели танцевать. Для него танец был делом столь же инстинктивным, как и питье. На уровне рефлекса или нет, но он наслаждался музыкой. Он чувствовал удовольствие. Может быть, для них их состояние все-таки не является адом?

* * *

Солнце тронуло вершины скалистых гор, когда Тиль просунула записку под дверь комнаты Джила и вышла из гостиницы.

Она забралась на водительское место уже заведенной «Хонды Одиссей», куда до этого погрузила свою семью. Подавляя слезы, она приняла свой обычный бодрый тон.