Все переглянулись – никто ничего не понимал.

Объяснение было простым: в окружении Кабурова, направившегося возглавлять колонны, был Саня Селиванов, юноша, увлекавшийся политикой и дружбой по интернетной переписке. Таким образом он познакомился с Майей Капутикян, они несколько раз встречались, понравились друг другу, но меж ними возникли некоторые разногласия: Майя не любила Кабурова, зато была приверженницей Германа Ивановича Битцева, объединившего в своем политическом творчестве идеи коммунизма с идеями самодержавия, православия и народности. Кабуров и Битцев были одновременно и соратниками, и соперниками. Вообще-то больше всего Майя, как и погибший Дима Мосин, любила поэзию и сама была поэтессой. Она сегодня с утра была под вдохновением и писала поэму о неразделенной любви мужчины к женщине, под мужчиной подразумевался Саня, под женщиной – она сама.

Когда ты придешь, вымокший от дождя,

Нарочно попавший под дождь, потому что ты врешь,

Что попал под дождь, хотя только что из-под дождя,

Потому что, даже когда ты прав, твоя правда звучит как ложь, -

писала она, и тут, легок на помине, позвонил Саня.

– Привет, – сказал он, – что делаешь?

– Привет, – сказала Майя, – можешь подождать?

И продолжила, чтобы не забыть уже прихлынувшие строки:

Научись не врать и не говорить правду, а просто не думать об этом,

Как не думает дождь, когда ему идти, весной, осенью или летом.

Он просто идет, потому что в облаках накопилась лишняя влага.

Будь дождем в любви, это и есть твой плащ, твоя шпага, твоя отвага.

– Как дела? – спросила она, улыбаясь, представляя, как прочтет Сане стихотворение, когда оно будет готово, и предвидя его изумленное восхищение.

– Нормально, у нас тут акция, – скромно похвастался Саня.

– Знаю ваши акции, – усмехнулась Майя. – Двенадцать с половиной человек.

– А у вас тринадцать с четвертью!

– Подожди!

Опять приступ – и Майя заколотила пальчиками по клавишам:

Отступать некуда, позади любовь, она, как Москва, страшна и прекрасна,

Любить меня опасно, не любить поздно, все это до темени ясно.

Единственное, чему завидует ночь, – зависти к ней серого дня,

Единственное, чему я завидую в тебе, – тому, что ты любишь меня.

Майя еле стерпела, чтобы не прочитать вслух эти замечательные строчки. Нет, надо сначала закончить.

– Позвони позже, ладно? – сказала она.

– Мне будет некогда.

– Почему?

– Все очень серьезно. Нас несколько тысяч человек. Мы впереди. Тут и войска, и милиция, тут кого только нет. Будет серьезное дело. Я просто предупреждаю: могут разбить телефон или отнять и тому подобное. Чтобы ты не беспокоилась, если я буду недоступен.

– А почему я ничего не знаю? – удивилась Майя и тут же, войдя в Интернет, увидела заголовки новостей – и все они были о мощной демонстрации на Ленинском проспекте. – Ничего себе! Это правда вы?

– А кто же?

– О вас тут ничего нет. Какие-то гробы, какой-то Шелкунов кого-то задавил.

– Они нарочно путают. Они не хотят нас даже называть.

Слово «гробы» вызвало в Майе новый прилив, она застучала по клавишам, крикнув Сане:

– Подожди!

Из белого небытия монитора появлялись чеканные слова:

И когда я умру, я б хотела стоять, как ты, надо мной, последней

Из всех, кем я была до этого, в том числе и в твоих руках.

Умру я – того дня, той минуты, а остальные «я», кто жил до этого, останутся жить, потому что весь человек не умирает, а умирает только тот, кем он был перед самой смертью, – торопливо записывала Майя «рыбу», понимая, что сейчас настрой не позволит ей хорошо и красиво закончить стихотворение, важно зафиксировать мысль, а отделать уже потом.

– О чем ты говорил, извини?

– Я говорил, что нас тут несколько тысяч…

– Да, вспомнила. Успехов вам. Береги себя.

– Спасибо, – сказал Саня.

Именно это он хотел услышать.

А Майя немедленно позвонила Битцеву, чтобы услышать его комментарий. Она была уверена, что в отличие от нее Битцев в курсе. Ей простительно: засела с утра за стихи, хотя начинала обычно с Интернета, а у Битцева, как выразилась она однажды поэтически, «щупальца мозга всегда на пульсе времени»; Битцеву это не нравилось, но тем не менее он часто цитировал за неимением лучшего. И эффектно все-таки.

Битцев, оказывается, еще спал. Дело в том, что недавно он стал активно выдвигать лозунг о скромности и самообеспечении, поэтому половину земли из тех трех гектаров, на которых стоял его дом, отвел под огород и сад и начал там трудиться под руководством двух специалистов, мужа и жены, кандидатов сельскохозяйственных наук, бывших преподавателей Тимирязевской академии. Он высаживал там картошку, лук, помидоры, огурцы, укроп и петрушку, в общем, все, что положено. Но муж с женой отпросились на недельку съездить к заболевшей маме (то ли мужа, то ли жены), а Битцев как раз собрал урожай огурцов и решил засолить их в бочке, однако по неопытности провозился весь вечер и всю ночь (супруга Ксения категорически отказалась помогать под предлогом аллергии на чеснок, а без чеснока как же солить огурцы?). Поэтому он и проспал важные события, а важность их он оценил сразу же, как только был разбужен звонком Майи и просмотрел, как и она, заголовки в Интернете. Он еще читал, о чем там написано, а сам уже обзванивал соратников, помощников, актив, предлагая немедленно собраться на площади возле автобусной станции, что находилась на въезде в Москву, в начале Ленинградского шоссе.

Довольно быстро все собрались и приехали.

Герман Иванович объяснил задачу: идти навстречу колонне, движущейся с юго-запада и соединиться с нею в районе Красной площади. Но, так как та колонна продвинулась уже довольно далеко, начинать надо, естественно, не от начала «Ленинградки», а от «Динамо», куда каждый должен добираться своим путем.

– Лучше сразу на «Пушке», – сказал кто-то.

– Ага. И прямо им в лапы. Думаешь, там нас не ждут? – спросил Битцев.

И был прав, ждали.

Но не только в этом была причина: если шествие начнется у «Динамо», то успеет к «Белорусской» обрасти народом, тогда не так-то просто будет его остановить.

Буквально через полчаса у метро «Динамо» возникла толпа человек в двести, которая пошла сначала тротуарами, а потом все больше выдвигаясь на проезжую часть – и наконец полностью ее заняла, парализовав движение автомобилей.

Впопыхах не успели сформулировать тему шествия, поэтому каждый объяснял любопытствующим в зависимости от собственного понимания и собственных интересов. Версии были разные, от правдоподобных – вроде шествия автомобилистов, обиженных драконовским налогом на подержанные иномарки, до самых нелепых – вроде массового самосожжения напротив мавзолея в знак протеста.