больше ни один человек не мог сказать ничего дельного про современные развлечения, поэтому в любом случае заниматься подготовкой свадьбы с балом или бала со свадьбой предстояло нам двоим.

В тот момент, когда городской глава предложил мне это, да еще так нетактично, что во мне пробудилось желание ударить его по лицу, я растерялась.

И вы, конечно, догадались, что я отказалась вести деловые беседы с мануфактурщиком.

Только из уважения к той чести, которую оказал мне муниципалитет, я сказала, что нехорошо себя чувствую и что мне нужно идти.

* * *

Свадебный бал состоялся прошлым вечером в просторном саду, где на каждой ветке висели фонарики.

Фикри-бей обещал уладить все с электричеством при помощи мотора, оставшегося от его безуспешных начинаний с кинотеатром, который он открывал в свое время. Но механизм, провалявшийся столько времени в сыром подвале без дела, оказался никуда не годен. В последний момент стало ясно, что отремонтировать его не представляется возможным, а потому вместо электрических лампочек придется повесить керосиновые лампы «люкс»[57].

Мы немного опоздали, но застали Фикри-бея в грязной засаленной рабочей рубашке все еще развешивающим лампы. Он регулировал в них насосы. Его действия пугали приглашенных дам, чьи столики находились как раз под фонарями. Мужчины, хотя и опасались, что что-нибудь может случиться, старались успокоить женщин, потому что других свободных мест в передней части сада не было.

Глава муниципалитета в новом фраке, который удивительно смотрелся на его высокой и статной фигуре, с розеткой на лацкане и наградами на груди носился туда-сюда, отдавая приказы.

Улучив свободную минуту, он подошел к нашему столику, чтобы поприветствовать нас.

— Этот бал у меня сил и нервов отнял больше, чем все сражения, в которых мы с вами участвовали, — обратился он к отцу. И как всегда, без неприятностей не обошлось. Автомобиль, на котором должен был приехать джаз-бэнд из Мерсина, сломался перед Кызкалеси… Позвонили из жандармского управления. Я тут же выслал машину… Но пока от них ни слуху, ни духу…

У городского главы даже лицо исказилось, когда он говорил это. Возможно, в запальчивости он мог сказать и что-нибудь грубое, но из-за меня сдержался.

Слава Аллаху, что в специально отведенном для джаз-бэнда месте, в чем-то вроде беседки рядом с площадкой для танцев играл небольшой ансамбль. Неподалеку красивым, буквально завораживающим голосом без устали читал газели хафыз[58].

Этим вечером неприятности так и сыпались на голову главы муниципалитета. Многие приглашенные привели с собой еще человек по десять. Оказались и те, кто явился вообще без приглашения. И, конечно же, невозможно было просто выставить их всех за ворота. Имелась и другая проблема. Несмотря на то что сад находился под надзором кордона из жандармов, с окружавших сад стен свешивалась не одна пара ног.

Тут же буйствовал подвыпивший бродяга, пожелавший пробраться через ворота. Его пьяные выкрики: «В демократическом государстве нет закрытых для народа дверей! Войти внутрь — право любого!» — подстегивали народ взять сад приступом. Присесть было абсолютно негде, несмотря на то, что скамьи в сад свозили на телегах со всех кофеен городка. Когда по полученной от главы муниципалитета директиве церемониймейстеры с кокардами крайне вежливо пытались втолковать это набежавшему народу, в ответ они слышали то же, что орал бездомный у ворот. Но так как это было не лучшем местом для всяких споров по теории конституционного права, то им оставалось только молчать и все это терпеть. И даже наш столик, столик армейского командира, с трудом смогли отстоять два офицера полиции.

В центре сада были расставлены около пятнадцати столов, предназначенных для высших офицеров, представителей знатных семейств, а также крупных служащих. Именно они представляли местное высшее общество. Эти столики отличало убранство: белая скатерть и миниатюрные букетики цветов в стаканах с водой.

Во втором ряду рядом со служащими помельче сидели те, чье материальное или политическое положение не было столь прочным. Тут же расположились консерваторы, которые не хотели выставлять напоказ под яркий свет ламп честных и добропорядочных мусульманок, совсем недавно открывших лица. Еще дальше, в самых темных уголках сада, волновалась толпа мужчин и женщин, которым не повезло оказаться среди избранных. Среди этой толпы недостойных сидеть в первых рядах были дети, подростки и слуги. Простиралась эта толпа аж до самых стен сада.

Хотя за столиками для важных персон не осталось ни одной свободной скамьи, нашлись те, кто жаловался, что не пришли женщины из главных семей. Если точнее, их не привели отцы, мужья и братья.

Краснолицый толстяк, что сидел на два столика впереди нас, схватил проходившего рядом главу муниципалитета за руку и сказал ему так, чтобы слышали окружающие:

— Да что же это такое, господин мой… Где все эти подстрекатели? Да наши, будь это даже дозволено, и по собственной воле бы не пошли…

Я заметила, как рослый Юсуф-бей на какой-то момент весь съежился. Даже не знаю, что он ответил. Но когда он отошел, я увидела, как краснолицый набросился на дочерей с бранью:

— А ну, надели манто на плечи… Только увижу, что танцевать собираетесь — ноги переломаю.

Была уже ночь — по местному времени часа два-три — но на танцплощадке не происходило никаких движений. Сидевшая за столиком позади нас женщина в черном платке и голубой бархатной пелерине сказала своему крепышу-ребенку, начавшему было хныкать: «Мама, а когда танцевать будут?», — «Положи голову мне на колени да спи. А как начнут, так я тебя разбужу».

Время от времени на танцплощадку выбегали две маленькие девочки и принимались играть в салки, но каждый раз их неизменно догоняли отцы и приводили обратно. Наконец малышки встали где-то с краю и принялись тихонько пританцовывать под музыку.

На скамейках сидели ханым старой закалки. Как и в свое время на смотринах, они вытягивали шеи и внимательно следили за девочками, стараясь просунуть головы из-за плеч и между рук друг друга.

Среди женщин в манто, дамских костюмах и шляпках замешались несколько одетых в черный чаршаф[59] матерей, свекровей и даже бабушек. Они до того были потрясены, что опускали руки, придерживающие яшмак[60], забывая о том, что могут показывать свои рты и носы только близким, и смотрели на этот детский танец.

* * *

Наконец со стороны дверей послышалась какая-то возня. Раздался крик: «А ну дорогу, вы сейчас барабан нам тут продырявите». Музыканты тут же перестали играть. Когда стало видно, как в беседку тащат джазовый барабан с изображением длинноносого Пьеро, раздались рукоплескания.

Я поискала глазами городского