– Вот же жопа, – сказал Сет.

– Ну, такой уж она человек, – сказал Тоби. – Ничего. Я на самом деле люблю возиться со своими детьми.

Разговор становился мрачноват для Сета. Одним из его талантов было устраивать вечеринки, и он отлично чувствовал, когда атмосферу нужно оживить – когда, например, нужно поставить другую музыку или подать на стол десерт.

– Я знаю! – сказал он. – Мы должны придумать проклятие для Рэйчел!

– Проклятие! – засмеялся Тоби.

Проклятие. Мы встретили Зловещую Нищенку в ноябре того года, что провели в Израиле. Я приехала к ребятам в общежитие, чтобы вместе отметить американский День благодарения. После ужина мы отправились на длинную пьяную прогулку и оказались в Старом Городе. Мы зигзагами слонялись по улицам, и прямо перед тем, как впереди должна была возникнуть Стена Плача, мы увидели старуху, сидящую на перевернутом ящике из-под молока. Руки и лицо у нее были морщинистые, загорелые и облезлые от солнца. Когда мы проходили мимо, она заорала на иврите, требуя от нас денег. Тоби порылся в карманах и нашел монету в пять шекелей; у Сета оказалось две агоры – меньше одного цента по курсу; у меня была только бумажка в сто шекелей – я как раз обменяла свои недельные карманные деньги на местную валюту.

Тоби приблизился к женщине и отдал ей деньги. Она энергично закивала и принялась драматически рыдать, воздевая руки к небесам и обращаясь к Всевышнему: «Благословенны да будут те, кто сохраняет меня живой и невредимой! Благословенны вы, истинно верующие, кто позволяет мне служить вам! Благословен этот коротышка, он будет исцелять мир своей добротой! Да станет он выше всех, кто вокруг него, и выше своей зависти!»

Тоби отвесил ей полупоклон и вернулся к нам. Сет тоже хотел послушать что-нибудь интересное; он подошел к старухе и вручил ей свою ничего не стоящую монету. Старуха уставилась на нее с отвращением. Но Сет не понял этого и стал ждать, желая увидеть, поблагодарит ли она Бога и за его существование тоже. Но она взглянула на него и зашипела, сморщив нос и злобно сощурившись: «Да не вступишь ты никогда в брак. Да выпадут у тебя все волосы с головы твоей, прежде чем ты найдешь женщину, согласную терпеть твой храп и пердёж. Да будет твое подлинное “я” вечной ложью».

«Фу», – сказал Сет.

Мы с Тоби шагнули вперед, чтобы оттащить Сета от старухи и продолжить путь. Старуха, поняв, что я ей вообще ничего не собираюсь давать – но я не могла! У меня была только одна купюра, слишком крупная! – выкрикнула: «Да не придется тебе вовеки плясать на свадьбе своей дочери! Да запятнает она имя свое по всему городу своей блудливостью так, что когда она выйдет на рынок за покупками к субботе, все старейшины будут собираться и кидать ей в голову гнилые фрукты! Да не узнаешь ты никогда довольства! Да подаст тебе всевидящий Господь долгую жизнь без малейшего удовлетворения. Чтоб ты вечно пила и никогда не могла утолить жажды!»

Тут мы побежали, спотыкаясь о булыжники мостовой. Поздние паломники, идущие помолиться у Стены Плача, бросали на нас злобные взгляды.

Позже мы рассказывали эту историю всем подряд, но никто не находил ее забавной. Потом мы стали сочинять проклятия в адрес друг друга. Потом – в адрес наших преподавателей. Потом – в адрес своих бывших и своих соседей по общежитию. Потом – в адрес людей, которые нас не понимали или не любили такой любовью, какой мы, по нашему мнению, заслуживали.

Сейчас, в закусочной, Сет откашлялся:

– Ладно, я первый. Да обнаружит она, пришедши очередной раз в сортир, что все волосы у нее в промежности обратились в прах! Да чихнет ее очередной мужик, делая ей куннилингус, так сильно от этого праха, что у нее в теле образуется воздушный пузырь и случится легочная эмболия.

– Эмболия образуется не так, – сказал Тоби.

– Я не просил медицинской консультации, – ответил Сет. И посмотрел на меня. – Теперь ты.

– О боже, – сказала я. – Ну ладно. Да доберется она в конце концов с работы домой на метро после тяжелого дня только для того, чтобы обнаружить: нарыв, который она приняла за обычный прыщик, превратился во флегмону, когда она задела турникет в метро.

– Стой, а где у нее был прыщик? – уточнил Тоби.

– Где-нибудь в области таза, – ответила я.

– Там бывают прыщи?!

– Прыщи бывают везде, где есть кожа!

– Какая гадость, – сказал Сет.

– Это слишком, – сказал Тоби. – И чересчур замысловато. Где мы были в момент воздействия – в метро или дома?

Но он смеялся.

Я пошла на поезд одна. Последним двум актерам, про которых я писала для журнала, пока еще там работала, теперь было за пятьдесят. Оба женились в молодости на актрисах и родили с ними детей, а потом развелись. Карьера обеих актрис была кончена. Их тела изменились от родов, и им приходилось ежедневно крутиться, растя детей, и делать неприятный выбор – сколько часов в день работать, – зная, что у женщин в их профессии существует срок годности. Мужчины же упорхнули и продолжали вести развеселую жизнь, что, собственно, в первую очередь и привело к разводам, а через десять лет оба женились – один на молоденькой кинозвезде, с которой играл в паре, а другой на гримерше, тоже молоденькой, и родили еще двух детей. Второй шанс. Возможность начать жизнь заново. Вернуть себе юность. Заглушить всякие сожаления. А вот сидит Сет, который всю жизнь трахал всех подряд во все отверстия, и лишь когда устанет (если когда-нибудь устанет), найдет себе молодую женщину и ее тоже лишит жизни, наконец обзаведясь детьми.

У меня не было бурной молодости. Я никогда не гудела всю ночь до утра, я лишь раз пять или шесть за всю жизнь напивалась до потери контроля над собой. Я не спала с кем попало. Мои грешки были весьма консервативны. Я любила ходить в кино на поздние сеансы – на любые фильмы, даже плохие, даже те, что я уже видела. Я любила переедать. Я любила курить сигареты и травку в одиночестве у себя в квартире. Возможно, это самое плохое, что взрослость делает с человеком: даже твои самые глупые, неопасные, невинные желания пожирает рутина, и они исчезают из твоей жизни навсегда. Я дошла до вокзала, и прошла мимо, и оказалась в кинокафе «Анжелика», и послала эсэмэску бебиситтеру, что буду очень поздно.

В тот вечер Тоби повел детей в синагогу, как делал каждую пятницу до разъезда с женой. Рэйчел забрала вечер пятницы себе, и в этом была проблема – она никогда не водила детей в синагогу, и к ним в голову начала закрадываться мысль, что, может быть, служба в пятницу вечером и последующий семейный ужин и семейное общение не обязательны. Что это просто такая прихоть Тоби и ее можно оспаривать. Они никогда не любили ходить в синагогу (никто не любит), но особенно они не любили туда ходить после лагеря, когда им приходилось переодеваться и стоять вместе с отцом под его талесом[9], пока он слушал и молился (в основном благодаря мышечной памяти, но тем не менее). Теперь Ханна просто сидела и читала книгу (держа ее не на коленях, а демонстративно, на уровне глаз), а Солли носился по проходам с любым другим подвернувшимся девятилеткой.