Итак, не особо гордясь собой, но и не испытывая сильного к себе отвращения, Кэсси приняла душ, натянула соблазнительные обтягивающие джинсы и белую блузку, идеально подходящую для субботнего июльского вечера, и вышла во тьму. Губы она накрасила помадой того оттенка, на котором настаивала авиакомпания, — темно-красного, чтобы слабослышащие могли читать по ее губам в случае аварийной посадки.

Не старовата ли она, чтобы танцевать босиком на полу, липком от пива, в темном клубе в Ист-Виллидж, страдая от временной потери слуха, поскольку музыканты включили свои гитары в режим реактивных двигателей? Возможно. Но она — не единственная женщина, которая вдруг разулась. И едва ли самая старая. Она не беспокоилась ни о своем возрасте, ни о своих ступнях, потому что была трезва и неожиданно получала от этого удовольствие. Именно по таким безрассудствам и томилось ее сердце. Она нашла бар, где играли музыканты и бушевала вечеринка. Лето в самом разгаре, а вокруг такие красивые люди. И Дубай где-то далеко-далеко. Парень, с которым она танцевала, — актер с роскошными длинными медового цвета волосами под Грегга Оллмана, — только что приехал из Виргинии, где шесть недель играл Шекспира. Он сказал, что ему тридцать пять, а здесь он оказался потому, что один из чуваков, стоявших сейчас на сцене, этой весной участвовал вместе с ним в бруклинском спектакле. Для мюзикла понадобился гитарист, который пел бы во время представления.

— Уверена, что нельзя угостить тебя пивом? — прокричал он ей на ухо.

Его звали Бакли, и она заметила, что это лучшее имя для актера, который играет Шекспира. Он согласился, но добавил, что он из Уэстпорта, и такое вот имечко ему досталось, к тому же оно оказалось совсем не в масть, когда он год назад играл в мюзикле о панк-сцене семидесятых в театре «Паблик». Но Бак, напомнил он ей, намного хуже. Если исполнителя зовут Бак, то он или ковбой, или порнозвезда.

— Абсолютно точно! — подтвердила Кэсси.

Она подпрыгнула и крутанулась, вскинув руки над головой, ее тело пронизывали басовые волны, накатывавшие со сцены, а потом Бакли положил руки на ее талию и притянул к себе, и тогда она опустила ладони ему на затылок, и внезапно они поцеловались, и это было сногсшибательно.

Несколько минут спустя, решив передохнуть, они отошли к барной стойке, и Кэсси попросила одну из барменов — девицу с прямыми черными волосами, ниспадающими до талии, одетую в облегающую джинсовую рубашку, — налить им текилы.

— Ох, мне, наверное, не стоит, — сказал Бакли, щеки его вспыхнули, но стопку он все-таки взял.

— Конечно стоит, — заверила его Кэсси. — Уже за полночь!

— И что?

— Ведьмин час.

Он откинул назад и заложил за ухо прядь волос.

— Серьезно? — спросил он искренне, словно ожидал узнать что-то для себя новое.

Это было даже трогательно. И все же Кэсси удивило его нежелание перейти от состояния «слегка навеселе» к «кажется, я пьян». Речь шла всего лишь о стопке текилы. Одной стопке. Они же тут не кокаином закидываются. От актера она ожидала большего, даже от такого, который вырос в округе Фэрфилд, штат Коннектикут. Она поставила туфли, которые держала в руках, на соседний барный табурет, обхватила пальцами прядь великолепной гривы своего нового знакомого, ничуть не удивившись ее мягкости. Потом взяла стопку с текилой, которую заказала для Бакли, и проглотила содержимое одним махом. Напиток обжег ее глубоко внутри и разлился в груди, как нефтяное пятно. Божественно. Вот вам и зарок больше не пить.

— Но от пива ты отказалась, — заметил он с мальчишеской озорной улыбкой.

— Люблю текилу.

— А пиво нет?

— Я бортпроводница, помнишь? Униформа мне пива не простит.

— Авиакомпании по-прежнему следят за вашим весом? Им разрешается?

— Требования расплывчатые. Вес должен быть пропорционален росту. Но правда в том, что толстым бортпроводникам трудно выполнять свою работу. Завтра снова пойду в спортзал.

— Потому что ты летаешь?

— Потому что я тщеславна.

— Расскажи что-нибудь. Что самое безумное ты видела?

— На работе?

— Да. Наверняка ты знаешь очуменные истории.

Она кивнула. Сложно сказать, что происходит в полете с пассажирами: то ли они начинают вести себя ненормально, оказавшись на большой высоте, то ли странности некоторых людей становятся более заметными в замкнутом пространстве салона.

— Ты их слышишь, — заметила Кэсси. — Мы в них живем.

— Точно! Расскажи, расскажи хоть одну.

Она закрыла глаза и увидела Алекса Соколова в постели рядом с собой. В который раз представила глубокую, влажную борозду поперек его шеи. Увидела себя, скорчившуюся на полу в гостиничном номере в Дубае, голую, с его кровью на плече и волосах.

— Сначала выпей, — предложила она.

— Все так плохо?

— Я выпью вместе с тобой.

Она надела туфли, стараясь не зацикливаться на своих грязных ногах, взяла спутника за руку и повела в бар. Она не собиралась делиться с новым знакомым историей о молодом менеджере хедж-фонда, который умер в постели рядом с ней на Аравийском полуострове. Во всем мире не нашлось бы столько текилы, чтобы Кэсси пересказала этот кошмар. И потому, пока они подначивали друг друга на каждую следующую порцию выпивки — вторую, третью, четвертую, — она рассказывала о пассажирах, которые пытаются открыть люки на высоте десять тысяч метров, и о парочках, искренне считающих, что никто не видит, как они тискают друг друга под пледом, пока все в салоне спят. Она рассказала о мужике, который попытался перелезть через тележку с напитками, потому что ему надо было в туалет, а он не мог (или не хотел) ждать, да так и застрял коленом на столешнице, ступней в пакете со льдом на полочке.

Она поделилась историей о рок-звезде, который скупил для себя и своей свиты весь салон первого класса.

— Мне нельзя было с ним разговаривать. Напитки и еду мне пришлось описывать шепотом на ухо его телохранителю. Нельзя было даже встречаться с ним взглядом. Мы летели ночью, в Берлин, а этот мужик и глаз не сомкнул. Хотя свет был приглушен и вся его команда, включая телохранителя, крепко спала, он трижды заходил в туалет, чтобы переодеться, и каждый его следующий наряд был круче предыдущего. Часа полтора он щеголял в золотом спортивном костюме с блестками и туфлях на платформе, и единственным его зрителем была я.

Она рассказала, куда в самолете обычно прячут смирительные ремни, и о разных ситуациях, когда они ей потребовались, чтобы унять пассажира.

А потом она рассказала о Хьюго Фурнье. Она не знала, слышал ли он это имя, но сама история наверняка была ему известна. И скорее всего, Бакли считал ее городской легендой. Но зря. Кэсси была там. Она работала на этом рейсе.

— Значит, летим мы из Парижа в Нью-Йорк. Я часто запрашиваю себе этот рейс. Тогда я была моложе, так что реже на него попадала. Это было восемь лет назад. А когда попадала, обычно мне доставался бизнес-класс.