— Кому как! — отрезала дама и отошла.

Шиншина прикинула — с ее миллионами перекупить красавчика графа, что раз плюнуть. И вдруг внутри у нее все сжалось: неужто она позабыла, что от мужчин одни несчастья?! Впрочем…

У Нюточки потемнело в глазах: представилось, что вот этот молодой и стройный красавец берет ее за руку. Заглядывает в глаза своими синими очами и целует. Медленно-медленно опускается перед ней на колени и шепчет что-то страстно-призывное. Нюточка не разбирает слов, но душа ее, измученная одиночеством, воспаряет к Небесам и перестает, наконец, стонать и болеть.

И это будет стоить всего-то 200 тысяч — плевая сумма! Зато, пообещав заплатить графские долги, она получит этого красавца в вечное пользование. И сможет заставлять его исполнять супружеский долг по два, нет — по три раза на дню. Пусть отрабатывает!

Ну а ежели страсть поутихнет (Нюточка слыхивала про такое), жена-хозяйка выдаст супругу еще двести тысяч. Впрочем, страсть может поутихнуть не у одного графа — Нюточка ведь тоже может расхотеть. Тогда и мужа вон, и денежки при себе. Шиншина заулыбалась: сколь хорошо устроен мир, когда денежки при себе! Пусть Бог простит папаше все грехи за то, что он сообразил и отписал все состояние своей дочери без права передачи денег и имущества ее будущему мужу. Умен был папаша-то.

И вот свершилось: теперь Шиншина — мадемуазель только для чужих. Своя-то дворня знает, что хозяйка стала госпожой — завела молодого дружка на старости лет. И что такого?! И на пятом десятке мужская ласка сладостна!

И все шло преотлично, если бы не эта Надька Перегудова. Мало того, что сама на шею бедного Константэна вешается, проходу не дает, так еще и ревность его возбудить решила — привезла на бульвар какого-то мазилку и давай им хвастаться. От эдакого поворота событий бедный котеночек-граф аж в лице изменился. Потом весь день вздыхал. Конечно, от миллионов он никуда не уйдет, но ведь жалко котеночка. Да и Анна Сергеевна никому не позволит обижать свою собственность. Надо что-то придумать.

* * *

Особо ломать мозги не пришлось. На торжественном обеде в честь именин дочки московского генерала-губернатора графа Закревского — Полины Арсеньевны — Шишмарева узрела среди подарков (на самом видном месте!) портрет проклятой Надьки Перегудовой с подписью художника — «Роман Шварц». У Анна Сергеевны аж сердце екнуло.

— Это что? — схватила она за рукав генерал-губернатора и ткнула в портрет.

— Это живописная аллегория! — гордо ответил Закревский. — Моя Полинушка обожает живопись, особливо ту, где люди или цветы изображены. Это называется либо «портрет», либо «натюрморт». А тут, изволите ли видеть, добрейшая Анна Сергеевна, и то и другое враз. Полинушка в восторг пришла, как увидела. Велела прямо в своем будуаре место определить.

Шишмарева передернула плечиками. Все знают, что Арсений Андреевич души не чает в дочери. Вырастил один без супруги. Та скончалась, когда девочке шел шестой год. Родила второго ребенка, сына Петеньку, но сама на этом свете не задержалась. Говорят, Закревский жену так любил, что о новой женитьбе и не помышлял. Говорил: «Не возьму мачеху для Полинушки!» При этом о сыне не часто вспоминал, видать, винил его в смерти матери. Так и прожил, перенеся любовь на одну дочку. Во всем потакал. Все дозволял. Вот и сейчас — виданное ли дело будуар одной девицы портретом другой украшать?! Ну, еще можно понять, коли на портрете красавица прошлых лет изображена, но ведь эта-то вполне здравствует!

— А вы знаете, кто изображен на картине? — спросила Шиншина. И сама же ответила: — Надежда Перегудова! Девица из приличного семейства, а позирует мазилке, словно служанка какая-то!

Тут к Закревскому подошел его младший сын Петр, тот самый, что стал причиной смерти своей матери. Отец уже давно понял, что вины сына в том нет, и, чтобы загладить свою ошибку, осыпал Петра дарами и подношениями. Однако сердце его при этом к сыну не лежало. Что делать — не прикажешь сердцу-то!..

Молодой Закревский окинул портрет восхищенным взором:

— Бывали же такие красавицы!

— Почему — бывали? — отозвался отец. — Она и сейчас есть. Вот мадемуазель Шиншина сказала, что на портрете дочка почтенного Ивана Никаноровича Перегудова изображена. Зовут ее Надежда. Между прочим, семейство Перегудовых на сегодняшний обед прибудет.

Молодой человек вспыхнул и повернулся к Шиншиной:

— А вы с ней знакомы, мадемуазель? Познакомьте и меня, покорнейше прошу!

И Петр склонился над ручкой Шиншиной. Развернул ладонь и поцеловал внутреннюю сторону.

Шиншина ахнула, но руки не отняла. Только и подумала про себя: «Развратил меня мой граф-котеночек — приучил к молодым ласкам. Вот и поцелуй этого мальчика, словно ладонь прожег. Хотя и этот негодник туда же — к Надьке Перегудовой…»

Старуха зло взглянула на Петра Закревского — отказать бы ему. Да как откажешь? Он же губернаторский сынок. Папаша обидеться может. А Петр — тот еще кобель: разным вертихвосткам комплименты расточает, а Анну Сергеевну не раз за глаза старухой обзывал. Она сама слышала. Шиншина окатила Петра злым взглядом, но тот, словно заправский ловелас, прошептал, заворожив ее дыханием юности:

— Покорнейше прошу, познакомьте, мадемуазель Анни!

Анни… Эдак — на французский манер — никто еще не называл Шиншину. Анна Сергеевна расплылась в удовлетворенной улыбке и затрясла тонкой шейкой. Вздохнула и… согласилась.

Петр победно блеснул юными очами — а зря. В трясущейся мелким бесом головке черепашки Шиншиллы уже вызревал отличный план мести — и ненавистной Надьке, и ее нищему ухажеру — Роману Шварцу, и этому ловеласу Петру Закревскому. Пусть юноша и сынок губернатора. Но бывают такие ситуации, из которых и губернатору трудно выбраться.

Столы на торжественном обеде ломились от яств. Шиншина восседала рядом с ненаглядным Константэном и настороженно следила — не смотрит ли тот в сторону семейства Перегудовых. Но видно, у Шишмарева нашлась иная печаль. Он проерзал весь обед и, когда уже принесли мороженое, выпалил:

— У меня, ма шер, ныне ужасный день выдался. Утром в клубе проигрался. Ума не приложу, как теперь быть. Сама знаешь: карточный долг — пароль д'онер, долг чести.

— А у тебя, котеночек, конечно, денег нет, — выдохнула Шиншина. — Зачем же играть садишься, коли средств не имеешь?

— Не удержался, ма шер… Но ведь сама знаешь, как я тебе доверяю. Ты — женщина добрая, великодушная, ты поймешь своего любящего друга…

— И дашь денег, — почти зло закончила путаную речь будущего супруга Анна Сергеевна. — Короче, не тяни — сколько?

— Полторы тысячи… — прошелестел проштрафившийся Константэн. — Игра шла по маленькой…

— Хороша маленькая! Во сколько же станется большая? — прошипела Шиншина.

— Заплати, ма шер! Дорогу в клуб забуду! Пароль д'онер — долг чести…