Прямо в окно с карниза старого театра заглядывала статуя, пятнисто загаженная птицами. Я уставилась на ее искаженное гримасой страдальческое лицо с открытым ртом, в провале которого что-то шевелилось.

Казалось, статуя, еле ворочая языком, пыталась мне что-то сказать. От страха у меня даже волосы на голове зашевелились, но тут рот ее выплюнул… воробья.

– Пытичка! – фыркнула я.

Не вылезая из пледа, который волочился за мной по полу, я на цыпочках подошла к приоткрытой двери, ведущей в соседнюю комнату, и заглянула внутрь. Там было тихо: мама так и не вернулась. Хотя по мертвой тишине в квартире я и так могла бы об этом догадаться! Мне сразу стало скучно и тоскливо.

В эту историю мама ввязалась из-за Алисы, ее подруги по институту.

Алиса уже давно жила во Франции, в Париже, и, наверное, ей было одиноко, поэтому она через Интернет познакомила маму с Гастоном. Он был разведен и работал программистом в какой-то крутой фирме. Через полгода переписки Гастон пригласил маму приехать в гости.

На семейном совете решили, что мы с мамой съездим к нему на весенние каникулы. Мне совсем не хотелось ехать, потому что я не люблю эту Алису. Бабушка тоже была против: Алиса и ей никогда не нравилась.

Но мама была непреклонна и холодно сказала: «Всё! Я так решила! Хочу, чтобы Гастон и с тобой познакомился!»

«Может, лучше я останусь дома и буду „котом в мешке“?» – неуверенно предложила я, пытаясь с помощью юмора потушить разгорающийся скандал.

Но мама только еще больше разозлилась.

«Я тебя вырастила. Вон ты какая большая и умная! И запомни: теперь я никому не позволю испортить мне жизнь!» – Говоря это, она почему-то смотрела вовсе не на меня, а на бабушку, которая молча поджала губы и, повернувшись, вышла из комнаты.

Я подумала, что, не будь меня, мама уже давно бы вырвалась из нашей серой и бессобытийной жизни. Недавно она сшила себе платье с широкой юбкой из переливающейся шелковой ткани и, наверное, сейчас бы порхала в нем на просторах Европы, не переживая, что со мной и как!

Вот у Алисы детей нет, и она свободна как птица! Правда, я бы не сказала, что она как-то особенно порхает. Все ее мысли мелочные – только о деньгах да о деньгах!

Бабушка пошла провожать нас с мамой к метро. Всю дорогу она беспрерывно давала нам маложизненные советы, потом вдруг затихла, а перед эскалатором неожиданно расплакалась.

Мы тоже расстроились и не смогли расстаться, поэтому все вместе, обнявшись, спустились на эскалаторе. На платформе – опять прощание, слезы, и вот уже поезд стремительно набирает скорость… Но бабушка успевает немного пробежать за ним, крича: «Девочки, дорогие, берегите себя!» И мы еще несколько секунд видим ее сморщенное от слёз лицо… Кошмар!

Отвернувшись друг от друга, мы с мамой, глотая слезы, молчим. Видно, обе представляем, как бабушка медленно бредет в опустевшую квартиру. Хорошее начало поездки!

Потом была обычная суета не очень опытных путешественников, но ком в горле так и стоял. Наверное, нам надо и за границу, как на дачу, в Колосково, выезжать всей семьей! Гадкий обед на пластиковой подложке из жесткой курицы со склизким, вялым салатом снова заставил вспомнить бабушку…

Когда самолет приземлился и долго разруливал по лётному полю, мое внимание привлекли рыжие кролики. При приближении нашего гигантского лайнера они, сверкая белыми попками, резво юркали в норы, которыми была изрыта вся полоса отчуждения, – и мне стало легче.

В аэропорту нас встречал Гастон. Он оказался более старым и помятым, нежели на фотографии. А уж какими мы ему показались, не знаю. Но мы трое дружно заулыбались, потом трижды перецеловались, потом запихались в его малогабаритный автомобиль и поехали в город.

Гастон немного говорил по-русски, мама – по-французски, и они кое-как проболтали всю дорогу. Я же сидела сзади, предоставленная сама себе, радуясь, что все от меня отвязались, и хмуро смотрела в окно на унылые щиты автобана и изредка мелькающий за ними скучный пригород с аккуратными домами и куда-то бредущими в утренней дымке людьми. Периодически мы тормозили под железными арками и оплачивали дорогу.

«Очень дорого!» – все время восклицал Гастон. И это «очень дорого!» стало постоянным рефреном нашей поездки. Этот Гастон не был жадиной, просто для нас здесь все было очень дорого.

Но это было не главное! Меня убивало то, что мама вдруг стала чужой и какой-то противной, много и фальшиво смеялась. А уж когда они с Гастоном встречались с Алисой и ее новым другом – суетливым Жаком, обе подруги становились супергадкими! На их лицах сразу застывали хищные улыбки – растянутые в ниточку губы и глаза-щелки…

Поэтому я и не захотела поехать с ними в Нормандию на уикенд и осталась скучать здесь, в квартире, предоставленной нам Гастоном на время каникул.

По требованию мамы у меня и в кармане куртки, и в сумке, и на внутренней стороне кожаного браслета были написаны мое имя, домашний телефон и адрес, прямо как на ошейнике у соседской дворняги Долли, склонной к побегам.

Правда, у славной Долли еще было написано, что «нашедшему эту собаку будет выплачено вознаграждение». Про меня почему-то такое не написали. Ковыряя вилкой безвкусные хлопья в тарелке, я стала думать, что неплохо поинтересоваться, какое вознаграждение мамочка предложит за меня в случае пропажи. А может, взять с нее вознаграждение авансом?

Хотя куда я денусь?

Меня недолго занимала эта мысль, и потом я решила все-таки выползти на улицу, чтобы купить продукты, хотя выходить из дома мама запретила. Но сколько можно сидеть и ждать, когда она вернется! Хоть бы позвонила, но телефон мертво молчал.

Некоторое препятствие существовало в виде соседки со второго этажа, как я ее прозвала – мадам Горгон.

Еще в самый первый день нашего приезда, когда мы вместе с Гастоном поднимались в квартиру по крутой винтовой лестнице, покрытой ковровой дорожкой, она выскочила на площадку и страшно разоралась. Гастон что-то холодно ей сказал, от чего она завопила еще громче. Уже в квартире он объяснил нам, что это бывшая владелица дома, которая недавно овдовела и теперь от скуки портит жизнь всем жильцам.

Меня же озадачил ее крик: «La France pour les français!» Мы с мамой почувствовали себя очень неловко и теперь боялись этой мадам как огня.

Я осторожно закрыла дверь и тихо, на цыпочках, стала спускаться по лестнице. Когда я уже почти миновала квартиру этой мегеры, дверь с треском распахнулась, и она, растрепанная, в засаленном клетчатом фартуке, выскочила на площадку.

Неужели мадам Горгон постоянно стоит под дверью? Невероятно!

Она истошно заорала каркающим голосом, переходящим в визг, какие-то гадости мне в спину, и я от ужаса оступилась и целый виток лестницы проехала задницей по ковровой дорожке. Фу! Слава богу – без травм! А еще, к счастью, я ни слова не поняла из ее воплей.