3

Утром 6 сентября 1970 года – воскресенье, солнечное и прохладное, но пока ничуть не похоже на осень – Робин и Мерси Гарретт отвезли своего сына Дэвида, новоиспеченного первокурсника, в Ислингтон, штат Пенсильвания, в Ислингтонский колледж. Они помогли ему заселиться в общежитие, познакомились с соседом по комнате (с виду милый мальчик, но, конечно, совсем не такой славный, как ее малыш, подумала Мерси), попрощались и уехали.

По пути домой они по большей части молчали. Время от времени произносили вдруг что-нибудь вроде «Стены можно было бы покрасить, как по мне» (это Робин) и «Интересно, Дэвид запомнил хоть слово из моих инструкций по стирке» (Мерси). Но в целом погрузились в то молчание, которое источают невысказанные мысли, – сложные, противоречивые мысли клубились в салоне автомобиля.

На Балтиморской окружной, в пятнадцати минутах от дома, Робин сказал:

– Думаю, сегодня вечером нам вроде надо бы оторваться по полной, мы ведь вновь остались только вдвоем, ты и я. Сходить куда-нибудь поужинать или, не знаю, заняться безумным сексом на полу в гостиной или вроде того. – Сухой короткий смешок. – Но знаешь что? Честно говоря, я чувствую себя опустошенным.

– Ну конечно, дорогой, так и должно быть, – успокоила мужа Мерси. – От нас улетел последний птенчик, остававшийся в гнезде. Естественно, нам грустно.

И она вправду печалилась, несомненно. Дэвид был самым близким ей ребенком, хотя раньше она представляла, что дочери должны быть ближе. Когда Элис и Лили уехали из дома, с родителями остался один Дэвид, привычный хаос угас, все затихло, и иногда Мерси даже удавалось поговорить с сыном по душам. Кроме того, Элис всегда была такой уверенной в себе, такой властной, Лили же такой, ну право слово, взбалмошной, а Дэвид оказался таким спокойным, невозмутимым, он умел внимательно слушать – качество, которое Мерси начала очень ценить в последние годы.

Но. Тем не менее. У Мерси в голове имелся план, и среди множества эмоций, которые она переживала по пути домой, доминирующим чувством было предвкушение.

* * *

Утром в понедельник, как только Робин ушел на работу, Мерси ринулась в свою гардеробную и вытащила оттуда картонную коробку от упаковки газировки, которую прихватила в супермаркете. Открыла, укрепила дно клейкой лентой и начала заполнять коробку одеждой.

Не всей одеждой. Нет-нет. Заглянув в ящики ее комода, после того как она уже порылась в них, вы бы ни за что не заподозрили, будто что-то пропало. Вязаные маечки на месте, но только те, которые она редко носила – выцветшие, некрасивые. Трусы тоже остались, однако исключительно те, что с растянутыми резинками. Коробка не то чтобы очень большая, но ведь придется нести ее несколько кварталов, и Мерси набивала не слишком плотно. Почти все наряды остались висеть на вешалках в шкафу, куда Мерси пока не заглядывала.

Но в ее распоряжении сколько угодно времени.

Она аккуратно сложила створки крышки, закрыла коробку, вскинула на бедро, дотащила до кухни и вышла из дома через заднюю дверь.

Был День труда, и хотя Робин, как обычно, пошел на работу, соседи все еще спали. Мерси до самого конца улицы не встретила ни единого человека, а прохожие на Бельведере были ей незнакомы и только скользнули по ней взглядом.

На Перт-роуд она свернула направо к третьему дому от угла – белый, обшитый вагонкой коттедж с сиротливой заплаткой газона у входа – и прошла по выщербленной дорожке к гаражу за домом. Ветхая на вид лестница вела вдоль наружной стены наверх. Мерси вскарабкалась по ней и отперла дверь в свою студию.

Это не такая студия, в какой предполагается жить постоянно. Возможно, ее соорудили для сына-подростка, который рвался уйти из дома, или, может, построил для себя муж, тосковавший по собственной берлоге. Не считая крошечной ванной в дальнем углу, пространство представляло собой одну большую комнату с окном, выходившим во внутренний дворик. Вся кухня – покрытая линолеумом стойка с раковиной, небольшая электрическая плитка над ней и миниатюрный холодильник сбоку. Еще имелся маленький пластиковый стол и одинокий стул, на который Мерси никогда не садилась, потому что любила рисовать стоя. На столе были разбросаны тюбики с краской и куски холста разного размера, стояли банки с кистями – единственный вид беспорядка, который она себе позволяла. Диваном служила кушетка с выцветшей коричневой вельветовой обивкой и вельветовым же покрывалом, а для лампы с абажуром, что стояла на комоде рядом с кушеткой, годилась лишь лампочка не больше сорока ватт. Пол тоже покрыт линолеумом, но не таким, как кухонная стойка. Никаких штор – только желтые бумажные жалюзи. Никаких ковров. Никаких шкафов.

Мерси тут нравилось.

Робин сначала уперся, когда она предложила снять эту студию. Это было три года назад, обе девочки тогда уже давно съехали. Он сказал:

– Почему ты не можешь рисовать в комнате девочек? Она же пустует!

– Комната девочек – это наша гостевая, – возражала она.

Гости у Гарреттов никогда не оставались на ночь. Немногочисленные родственники Мерси жили совсем рядом, а из родни Робина почти все умерли, и за пределами города у них друзей не было.

Робин не стал спорить дальше, поскольку пусть только он в семье и зарабатывал, но магазин принадлежал Мерси, и потому она имела право распоряжаться семейными деньгами. Неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы дело обстояло иначе. Он, конечно, гордился женой, которая пишет картины, но считал это просто хобби – вроде вышивания или вязания крючком.

Ситуация вот-вот изменится, если Мерси отважится объясниться.

Она вытащила кое-что из комода – разные мелочи для рисования и старые журналы «Лайф» – и положила на их место принесенную с собой одежду. Мерси захватила еще зубную щетку и тюбик пасты, шапочку для душа, расческу и бутылочку шампуня. Все это она отнесла в ванную, в которой прежде имелся только кусок мыла да полотенце. Потом села на кушетку и уставилась в окно. Именно этим она и планировала здесь заниматься: сидеть и думать, в полном одиночестве. Или не думать. Быть пустой. Это кроме рисования, разумеется.

Со своего места она видела только верхушку дуба, торчавшую над задним двором Моттов. А за ним только небо, но сейчас неба не видно, потому что дуб пока покрыт листвой, и листья даже не начали желтеть. Глубокий глянцевый зеленый вселял чувство умиротворения.

В конце концов она встала, собрала свою пустую коробку и вернулась домой.

* * *

Во вторник Мерси принесла банное полотенце, мочалку, постельное белье и фланелевое одеяло. Она стянула покрывало с кушетки, застелила ее и снова накрыла покрывалом, оставив на комоде наволочки