— Танечка, мы же с вами договаривались! — огорченно пробубнил он. — Вы расследуете это дело, возвращаете мне дискету и идете, куда вам захочется. Разве вы этого не поняли? Почему вы пытались убежать?

Я молчала. Не могла же я поведать, что халивинский младшенький вызывает у меня подозрения.

— У меня кончились сигареты, — соврала я.

— Сказали бы Люде, — пожал он плечами. — У меня дома есть неплохие. Она бы вас обеспечила ими.

— Как я должна проводить расследование в четырех стенах? — огрызнулась я. — Мне надо быть в движении. Я вам не Ниро Вульф.

— Пожалуйста, двигайтесь. Но предварительно вызывайте Ирину или Лешу. Они вам помогут.

— Ага, — хмыкнула я. — Леша ваш меня вообще пристрелит при первом удобном случае. У него на лице написано такое неодобрение к моему присутствию на этой земле, что плакать хочется.

— Вы должны его понять, Танюша, — развел руками Халивин. — Он до того, как перешел ко мне, работал охранником в магазине. И получал всего шестьсот рублей. Представляете? Двое суток подряд работал, не разгибая спины. Дома жена с ребенком. А вы?

Эта фраза прозвучала укоризненно. Я даже смутилась.

— Что — я?

— Вы требуете двести долларов в сутки. Чем же вы лучше Леши? Вот он и возмущен подобной социальной несправедливостью. Разве вы не считаете это несправедливостью?

— Нет, — осмелела я. — Я считаю это нормальным положением вещей. Если бы я работала охранником в магазине всего двое суток в неделю… не понимаю, почему он не разгибал спины — я видела охранников в магазине, они там сидят на стульчиках и решают кроссворды. Так вот, если бы я работала охранником, я бы не удовлетворилась шестью сотнями деревянных, особенно при наличии у меня маленького ребенка. Я бы устроилась еще в один магазин или разносила газеты. И уж не стала бы злиться на то, что женщина занимается сложной умственной работой, плюс опасности и беготня — и за все это получает нормальные гонорары. Ежели он полагает, что я должна тратить в миллион раз больше усилий, чем он, и получать при этом такую же зарплату, то это и будет социальной несправедливостью…

— Он же не виноват, что интеллект не позволяет ему заниматься умственным трудом, — укоризненно изрек Халивин.

— Я тоже в этом не виновата.

Поняв, что спорить со мной бесполезно — я не стану делиться с беднягой Лешей своими гонорарами, Халивин перевел разговор на другую тему, заметив, что все-таки надеется, что мы с Лешей найдем общий язык. Я поразилась его наивности, поскольку сама ничего находить с Лешей не собиралась.

— Вы поговорили с моими? — спросил он.

— Да, — кивнула я.

— Ну? И что вы думаете по этому поводу?

— Только то, что никто из них, по их утверждениям, вашу дискету в глаза не видел. Вы вообще-то уверены, что не вынимали ее из компьютера?

— Знаете, Таня, — задумчиво произнес он, — у меня феноменальная память. Я знаю наизусть «Василия Теркина». Хотите, прочту?

— Всего? — испугалась я.

— Да что вы…

— Давайте не будем, — попросила я. — Я вам верю.

— И я прекрасно помню, что оставил ее внутри. Я собирался вынуть ее потом, после того, как поговорю по телефону. Меня просто вызвали, срочно. В нашей штаб-квартире случился маленький пожар, и ситуация требовала моего присутствия. Я уехал, но тревога была ложной.

— А кто вас вызвал?

— Конечно, Леша. Он у меня правая рука.

— А Ирина — левая? — пошутила я.

— Ирина — это дыхание нашей партии, — заявил он гордо. «Да уж, — подумала я. — Какая плохая реклама. Я теперь точно не вступлю в партию, чьим сердцем и легкими является Ирина».

— Расскажите про этот пожар поподробнее. Его не было?

— Да был, — поморщился Халивин. — На кухне загорелся мусор в ведре. Конечно, зловоние распространилось по всему бункеру. А Леша решил, что нас подожгли враги.

— Хорошо, вы поняли, что тревога ложная, и что вы сделали дальше?

— Вернулся.

— Дискеты уже не было?

— Да.

— А Ирина ездила с вами?

— Нет, зачем? Господи, вы что, думаете, это Ирина?

— Я ничего не думаю. Я размышляю, — отрезала я.

Халивин явно попытался определить для себя, какая разница между «думанием» и «размышлением». Потом произнес, так ничего и не выяснив:

— Нет, Таня, Ирину вы не трогайте. Она кристальный человек.

— Вы склонны больше подозревать членов вашей семьи? — спросила я.

Он не оценил мою иронию.

— Да. У меня иногда возникает конфликтная ситуация со старшим сыном.

— Ну и что? Вы считаете, что из-за этого Стас мог совершить подлость?

— Вы уже познакомились, — протянул он.

— Да. И он мне понравился.

— Не сомневался, что вы найдете с ним общий язык. Он анархист.

— Мне так не показалось. Он нормальный человек. Работает, пытается сохранить себя. Что в этом анархического? Вы считаете, что всем надо податься по Лешиным и Ирининым стопам?

— Таня, вы человек другого сословия.

— Я не принадлежу ни к каким сословиям! — фыркнула я. — Честно говоря, меня раздражает это деление. Вы программируете человека на неуспех в жизни. Мол, у тебя место вот тут, а у тебя около клозета. Мы будем бороться за твои права, но ты оттуда не отползай.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился он.

— Только то, что в вашей системе взглядов вы не оставляете никому шанса на успех. Помните сказку про двух лягушек?

— Про сбитое масло? Но не у всех это получается…

— Правильно, — кивнула я. — У Леши вот не получится. Так что же, ради Леши губить целое поколение нормальных «лягушек», сбивающих в трудные времена масло? Посмотрите на них — они умные, симпатичные. Они стараются выстоять, сохраняют себя, свои семьи, идеалы, наконец. Все это дается им с огромным трудом — и тут являетесь вы, с вашим Лешей-недотепой, и сообщаете, что все их усилия были напрасны, теперь вся страна будет опекать Лешу, потому что он интеллектуально неполноценен… Ребенок у него получился, а вот остальное не очень. Судя по выражению лица, и охранник-то из него был никудышный. И вы считаете себя защитниками «трудового народа»? Может, тогда переименуетесь в партию защиты никчемных Леш? Тех, которые хотят есть, но при этом не очень любят работать. Нет, я еще понимаю, когда вы говорите мне о стариках и детях, но сочувствовать здоровому мужику, которому, простите, лень оторвать свою задницу от стула, не собираюсь. Пусть уж сидит в своем углу и ноет, раз ему так удобнее. Но не трогает остальных.

— Мы никогда не поймем друг друга, — тяжело вздохнул Халивин.

— Никогда, — согласилась я. — Потому что положение раба меня не устраивает. Извините. Если у меня перестанет получаться с сыском, я найду другое место работы. Но никому не позволю думать за меня, решать за меня и жалеть меня. В этом глобальная разница между мною и вашим Лешей.