домой, то нашел его там, внизу, у ворот кузни. Он был мертв и холоден, как синее небо, застывшее в его открытых глазах. Голова держалась на лоскуте кожи, на е теле не было живого места. Все вокруг было залито и забрызгано его кровью. И следы… много кровавых следов. В доме, в мастерской и на улице.

Там, на пригорке есть место, где растут цветы. Отсюда их видно. Попрощавшись с отцом в последний раз, я сжег его тело там… Он был не из этих мест. Всем говорил, что с севера, где живут белокурые люди с голубыми глазами. Очень далеко отсюда. Это не совсем правда, но люди поверили. Проводить его пришли все, до последней собаки. И когда он сгорел, я развеял прах над рекой и собрался в путь. Медлить не стал. Все, что я взял – это отцовский молот из кузни, фляжку воды и буханку хлеба. Никто из селян мне и слова не сказал, проводили в путь молча. Даже глаз никто не поднял. Ведь ни один из них ни пришел на помощь!

Глава 9. Рассказ кузнеца.

– За все в этой жизни приходится платить. Так мир устроен, – кузнец тяжело вздохнул.

– Найти их следы не составило большого труда. Отцовские подковы оставляли четкий, характерный отпечаток на земле. Три дня и три ночи, я брел по конскому следу, не тратя время на еду и сон. К концу четвертого дня я их нашел. Набрел на лагерь, разбитый в низине, возле ручья. Просто подошел, и проверил копыта у лошадей. Там были те самые подковы. Еще совсем свежие, даже грязью не успели зарасти… Тогда я взялся за молот. Хм… они вволю посмеялись надомной. А потом я всех убил.

– Сколько их было? – спросила Сольвейг.

– Их было восемь… Восемь здоровых мужчин. Я хорошо запомнил их лица, прежде чем бросил тела в огонь. Там и заночевал. А на утро пришли еще пятеро. Но разговаривать они не стали. Пришлось убить и их. Потом, я наконец поел. Набрал воды из ручья и собрался домой. Но увидел другие следы… Отец всегда говорил, что в жизни нельзя делать две вещи: предавать друзей и оставлять за спиной живых врагов. Недолго думая, я взял коня, оружие, и броню, снятую с убитых врагов. Я не был воином никогда, как ты и сказала. Сражения чужды простым людям, поэтому, я просто убивал тех, кто вставал на моем пути. Скитался почти месяц, пока не нашел последнего из убийц.

Там… было большое селение. Много женщин… дети, старики. Я шел по следу словно пес, учуявший запах, и вошел в дом, рядом с которым он обрывался.

– Чей это конь? – спросил я, и увидел молодую женщину, которая пряталась за спину седовласого старика. Это был неожиданный поворот… но я вытащил ее на свет. Девчонке было примерно столько же лет, сколько и мне на тот момент. Она тряслась от страха и рассказала мне все, что могла рассказать.

Отца убивали двое ее братьев. Один отвлекал, а другой бил кинжалом. Остальные уже были в пути, и только она видела это. Но ей приказали заткнуться. Их заело то, что он из северного народа. Как видишь, дома мне преподали все несколько иначе. Хотелось верить ей наслово, но жажда мести была еще сильна. Тогда старик заслонил ее собой.

– Ты убил их? – оживилась Сольвейг.

Кузнец закашлялся, и глотнул вина из бутылки, что стояла возле софы.

– Нет, в тот день никто не умер. Но я оставил ей шрам на руке, чтобы помнила. А когда собрался в обратный путь, старик дал мне еды в дорогу и довел коня до самого леса, под уздцы. Там были воины, и не мало, но никто не тронулся в след. Они молча стояли, провожая меня взглядом. И каждый думал о своем… Но злобы я не видел. Тогда я понял, что, в сущности, эти люди такие же, как и все. Живут как могут, только уклад и нравы немного другие. Наверное, не будь я так зол, мы могли бы сесть, поговорить… и все могло сложиться иначе.

На обратном пути, я без труда нашел всех, кого убил, и похоронил их тела. И в каждом из них я увидел чьего-то сына, мужа… или отца. Ненависть ушла. Остались только скупые слезы… сожаление и звенящая пустота внутри. Через день, я все же заметил, что кто-то идет по следу. Те люди отлично видели меня. Они держались довольно близко, но не пытались напасть.

Вернувшись домой, я, почтив память отца, сжег наш дом. Огонь очищает…. Пламя тогда пылало до небес. Люди пытались его тушить, но завидев меня, опускали руки. Я стоял рядом и смотрел до тех пор, пока последний всполох пламени не погас под дождем. А потом я отстроил дом заново, на том месте, где он стоит сейчас.

Прошел год, и жизнь вроде начала налаживаться. Но как-то утром пришел небольшой отряд с той стороны реки. Проехав через деревню, они направились ко мне. И я вышел на встречу, босой и без оружия. Как мой отец до этого. Во главе отряда стоял тот самый старик. Он слез с коня и поклонился до земли. Попросив прощения за своих недостойных сынов, он спросил, ни я ли предал их тела земле. Тогда я показал ему то, что покажу сейчас тебе…

Кузнец развязал узел и размотал бинт на раненой руке. Подвинувшись к свету, он согнул ее в локте.

– Вот, – тихо сказал он. – Смотри…

Сольвейг подалась вперед и пригляделась… множество зарубцевавшихся шрамов тянулись по его предплечью ровной чередой. Начинаясь от локтя, они пролегли через всю руку до самого запястья. Их было много, около двадцати, но он не дал сосчитать…

– Что это? – спросила она, уже зная наверняка.

– Это моя ноша. Здесь все, кого я убил за свою короткую жизнь. И память хранит лица каждого из них. Они не были безобидны. Не были слабы. Не были трусливы. Они умирали с оружием в руках и твердо стоя на ногах.

Скомкав бинт Арон кинул его в огонь, дождался пока он прогорит и продолжил рассказ.

– Мы почтили память мертвых, осыпав головы пеплом и заключили мир, в знак которого он предложил мне свою дочь. Ту самую, которой я оставил шрам…

– И ты согласился?

– Я не мог отказаться. Старик пообещал убить ее на месте. Принести в жертву, так сказать. В общем, она стала залогом шаткого мира… Взамен я отдал серп,