Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут он был хоть похож на себя. Со своей усмешкой и в своей неряшливой чёрной шляпе со свисающими полями, с которой никогда не расставался и над которой я постоянно подшучивал. Солнце садилось, так что поля не бросали тени на глаза, были видны лёгкие морщинки от уголков к вискам да взгляд, в котором вечная готовность беззлобно веселиться. И крупный нос не затемнял бурых взъерошенных усов, сделавшихся столь же неотъемлемой составной частью дядюшки, как, допустим, правая рука. Да, снимок определённо лучше подходил для опознания дядюшки, чем та фотка на паспорт, что была у Старлока. Разумеется, снимок не давал представления о дядюшкином росте, но эти сведения мог восполнить и я. Тут мне вспомнилось, как я однажды описывал кому-то дядюшку: «Коротковат, толстоват, сообразителен».
С той поры дядюшка нисколько не изменился, разве что — помимо его вечной шляпы со свисающими полями — одевался более прилично, чем это могло сойти для ярмарки.
Я сунул снимок в бумажник и вновь уселся на пуфик, взяв чашку с кофе. Тот успел уже несколько остыть. Эстелла, должно быть, за мной наблюдала.
— Он действительно вроде отца тебе, Эд? — спросила она.
— Вот именно, — ответил я, желая, чтобы на том и кончилось, поскольку существовало нечто такое, чего я никогда ещё не рассказывал Эстелле; и всё же оказалось, что я продолжаю: — По-настоящему я никогда не знал своего отца — пока не стало слишком поздно, пока его не убили. Тогда я познакомился с дядюшкой Эмом, который помог мне душевно восстановиться и… в общем, мы вдвоём с ним нашли убийцу.
— Так твоего отца убили?
Я кивнул.
— И дядюшка Эд забрал меня к себе на ярмарку, а там — ну, ты знаешь, что там вышло. То дело с Хоги и Мардж. Это, да ещё случай с отцом, показали мне, что мы с дядюшкой Эмом некоторым странным образом сошлись на почве сыщицкой работы. Дополнили один одного; вместе мы сделались чем-то чертовски большим, чем были каждый в отдельности. А дядюшке приходилось уже работать частным детективом, до того как он связался с ярмаркой, и я упросил его вернуться к этому занятию да и мне заодно приискать работу в том же агентстве. Я, Стелла, мечтал даже как-нибудь завести и собственное агентство — «Хантер и Хантер».
— И было бы здорово, Эд. Только чего же ты говоришь «мечтал»; уж не передумал ли ты, чего доброго?
Отчего я употребил прошедшее время, мне страшно было и объяснять — даже самому себе. Но в следующую минуту мне показалось, что лучше всё же взять и выразиться прямо, чем пытаться спрятать вещи в глубине рассудка.
— Взглянем, Стелла, в лицо вещам. Уже полвторого, и если бы с дядюшкой Эмом всё было подобру, он бы дал о себе знать уже много часов назад. А ведь его даже в больнице нет! Так мог ли он, зная, что мы о нём беспокоимся, так долго не подавать о себе вестей? Он ведь не то что прочие. Да, могло объявиться нечто такое, что не давало бы ему добраться до телефона в течение часа или двух, но не восьми же, Стелла, часов!
Стелла подалась вперёд и коснулась моей руки.
— Я чувствую, Эд, что с ним всё благополучно. — Но из тона её голоса я мог заключить, что она не верит самой себе. Ни своему чувству, ни всему прочему.
— А у меня нет предчувствий, Стелла. Я просто прикидываю шансы. И выходит плохо дело. Я, вот, только что рассказал о том, что это я уговорил дядю вернуться к прежнему занятию. Вот что меня гнетёт.
— Вернуться к какому занятию? Не пойму что-то.
— К частному сыску. Если бы я не настоял тогда, он бы продолжал работать на ярмарке. И был бы жив… если он теперь и вправду…
— Вот глупости, Эд! Так себя изводить! К тому же откуда ты знаешь, а может то, что произошло — если только и впрямь что-то произошло, вообще не связано с его работой.
— Ты имеешь в виду, что тут сведение личных счётов? Глупость, и ты это знаешь. У дядюшки Эма никогда не было врагов, разве что кто-то, кого он «взял» по завершении какого-то дела.
Зазвонил телефон. Я сломя голову ринулся вниз по лестнице.
Это был Бен Старлок.
— У меня, Эд, немного, — сказал он. — Возвращаюсь в контору. Карл Делл не вернулся?
— Нет. Вы сказали, что у вас немного, но что именно?
— Второй дежурный, Эверест, не смог опознать Эма по фотографии или припомнить кого-либо, кто спрашивал бы на регистратуре четыреста восемнадцатый номер; а вот Ричарда Бергмана он помнит, — того человека из четыреста восемнадцатого. Говорит, что тот и раньше останавливался в их гостинице и всегда записывался под тем же именем и называл Кливленд; только Эверест думает, что тот из Нью-Йорка и связан с нелегальными лотереями.
— Думает или уверен?
— Слышал от кого-то, но не помнит от кого. С месяц тому назад, утверждает Эверест, этот Бергман останавливался тут на несколько дней, а Эверест беседовал с кем-то за своей стойкой, — с кем-то, кто тоже остановился в той гостинице, но он не помнит, с кем, — и вот Бергман проходит вестибюлем, и тот парень делает саркастическое замечание (точных слов Эверест не помнит) о нью-йоркских нелегальных лотереях, которые, дескать, и в Чикаго проникли.
— А занимался ли дядюшка Эм, — спросил я, — каким-либо делом, связанным с нелегальными лотереями?
— Нет. Я, Эд, не беру дел такого рода. Ещё одно: я с Эверестом уговорился проверить перечень исходящих звонков из четыреста восемнадцатого номера. Дал ему двадцатку, и как только он завтра заступит на дежурство, то посмотрит, не было ли из этого номера исходящих звонков. Входящие нам не важны. Как и телефонные номера — за исключением междугородных; но интересно было бы узнать, не было ли звонков по городу из этого номера, перед четырьмя часами. В любом случае Эверест позвонит в агентство тотчас как
