искренне уважал за аскетизм и полное отсутствие тщеславия. Только его близкие связи с Брунгильдой внушали опасения, но Григорий никогда не был замечен в интригах, а потому король, тщательно взвесив все за и против, выбросил данный факт из головы. Это было несущественно.

- Я вас, святой отец, хочу завтра на обед пригласить. Ровно в полдень приходите. И других святителей тоже позову, я вас здесь не случайно собрал. Надо бы обсудить кое-что.

- Почту за честь, государь, - склонился в поклоне епископ. – Я тут предстоятеля из Бордо видел. Он тоже завтра будет?

- Несомненно, - хмуро кивнул король. Это было больным вопросом. Епископ Бордо открыл ворота города самозванцу Гундовальду, и Гунтрамн ненавидел его за это люто, до зубовного скрежета.

Обед на следующий день готовился с размахом. Уж больно серьезные люди съехались в Орлеан по приказу своего короля. После разгрома Гундовальда отказаться от такого приглашения было полнейшим безумием, и грозило, как минимум, ссылкой в самую захолустную обитель.

Длинный стол был уставлен всевозможными яствами и тончайшими винами, да только, кроме самого Гунтрамна, мало у кого здесь был аппетит. Григорий насытился быстро, он был к мирским благам равнодушен, а вина по характеру своему почти не пил. Он понимал, что не вина из Империи их тут пригласили отведать. Король хочет прощупать епископов и понять, чего от них ждать в дальнейшем. Это понимали и сами епископы, которые сидели за столом. Многим из них кусок в горло не лез. Они были виновны в измене, и только священный сан уберегал их от гнева суеверного повелителя.

Король был весел, шутил, и отличался сегодня отменным аппетитом. В обеденный зал внесли серебряное блюдо исполинских размеров, на котором лежали жареные перепела и цыплята. Епископы с удивлением разглядывали этакое чудо, прикидывая в уме его стоимость. Выходило нечто умопомрачительное.

- Понравилось блюдо, святые отцы? – спросил Гунтрамн, который крошил крепкими зубами мелких птичек. Перепела сегодня удались, и на столе перед королем росла кучка костей, которые тот сплевывал перед собой. Он, не дождавшись ответа, добавил. – А у меня еще одно такое есть, на сто шестьдесят фунтов. Решил вот себе оставить. А еще полтора десятка приказал расплавить и монету из этого серебра начеканить. Мне много не нужно, только то, чем я каждый день пользуюсь. А что не спрашиваете, почтенные, откуда у меня такое богатство появилось?

В комнате воцарилось тягостное молчание. Вот оно! Из-за этого их король и позвал. И уж точно не для того, чтобы неимоверно дорогой посудой похвалиться.

- А я вам, святые отцы, сейчас расскажу, - сказал Гунтрамн в мертвой тишине, шумно отхлебывая из кубка. – Это из сокровищницы Эония Муммола, что в Авиньоне была найдена. Жена все его богатства выдала, чтобы мое прощение заслужить. Я ее с дочерьми отпустил в имение, что ей от родителей досталось, а все остальное приказал в королевский фиск(1) зачислить. Там, уважаемые, серебра было на двести пятьдесят талантов(2), и еще тридцать талантов золотом.

В зале раздался изумленный гул. Сумма была неслыханной. Но никто не посмел усомниться в словах самого короля, тем более, что драгоценное блюдо стояло прямо перед ними как доказательство.

- У меня, святые отцы, отродясь таких денег в казне не водилось, и вот я половину из них своему племяннику в Мец отослал, а другую думаю бедным раздать, да церквям пожертвовать. Кровавое то серебро, изменой от него разит. Правда, епископ Бертрамн?

Названный епископ из города Бордо сжался в комок и, сделав над собой усилие, промычал:

- Государь, я ограблен был до нитки и избит до крови. Я угрозами самозванца был устрашен. Простите мне мой невольный грех, человеческая плоть слаба.

- Да и ты, епископ Палладий(3), достоин не большей благодарности. Ибо ты трижды, что недостойно и говорить о епископе, нарушил клятву мне, отправив письма, полные коварства. В одних письмах ты просил у меня прощения, а в других письмах приглашал брата моего Хильперика. Господь да будет судьею в деле моем, ибо я всегда старался содействовать вам как отцам церкви, а вы все время хитрили со мной(4).

Король повернулся к епископам Ангулема и Ажена, которые тоже открыли ворота своих городов самозванцу Гундовальду.

- Скажите же и вы, святейшие отцы, что вы предприняли для блага нашей страны и сохранности нашего королевства? (4)

Епископы молчали, ведь сказать им, изменникам, было нечего. А король встал, омыл руки и принял благословение у ближайшего к нему священника, как ни в чем ни бывало.

- А что, отец Григорий, привел ты с собой дьякона, как я просил? – ни с того, ни с сего спросил Гунтрамн.

- Конечно, государь, - ответил турский епископ. – Он споет псалмы, если вашему величеству будет угодно.

- Нашему величеству угодно, чтобы все пели, не только дьякон, - сказал благодушный от пяти опрокинутых кубков король. И он пристально посмотрел на епископов. – Все пойте!

Епископы переглянулись. Ситуация была постыдной донельзя. Полтора десятка высших церковных иерархов будут петь по очереди, как простые церковные служители. И где? В трапезной! Но деваться было некуда, и Григорий, распределив псалмы, позвал своего дьякона. Епископы, обливаясь потом, судорожно вспоминали текст, потому что проделывали это многие годы назад. Король же, явно наслаждаясь ситуацией, поощрительно кивал головой. Наконец этот позор закончился, и Гунтрамн сказал:

- Об одном только прошу вас, святители Господни, – продолжал король, – это чтобы вы молили о милосердии Господнем для моего сына Хильдеберта. Ибо он человек умный и деятельный, и едва ли за многие годы найдешь столь осторожного и энергичного мужа, как он. И если Бог сочтет его достойным, чтобы даровать ему власть в этой галльской стране, то, может быть, будет надежда на то, что наш весьма обессиленный род благодаря ему сможет воспрянуть(4).

Наконец, обед закончился, и обрадованные этим обстоятельством епископы потянулись на выход. Они увидели шанс спасти себя и сохранить свою власть. Но, уже уходя, они услышали в спину то, из-за чего, собственно,бургундский король и вызвал их в Орлеан:

- Правда, мать его, Брунгильда, грозила мне смертью, но я нисколько ее не боюсь. Ибо Господь, который вырвал меня из рук врагов моих, спасет меня и от ее козней(4).

***

На следующий день король отправился на охоту, а епископ Григорий ждал его, чтобы вымолить прощение для графа Бордо Гарахара и герцога Бладаста, которые все это время прятались в базилике святого Мартина в Туре. Они были