Пока мы только в самом начале пути, в самом его начале. Не хочу всё испортить. Вот сейчас я просто не удержался, потому что как только вижу её, мой чертов член принимается жить своей жизнью. Раньше такого не было.

До неё были другие, и мои тщетные попытки найти ту самую, которую хочу. Вечное раздражение, срывы. Почти всегда я оставался неудовлетворен.

Ну как, кончить это ещё не получить удовлетворение. Кончить это – просто кончить.

Злость моя уже зашкаливала. Безумные выпады, нападения на прислугу.

Всё не то, все не те. Я уже перестал замечать отличия. Покупал одну за другой. Брал и выбрасывал. И снова брал.

Я хочу одну, это правда. Но такую, от которой сдурею. Загнусь, упаду ей в ноги и буду целовать пальцы.

А тут…

Один взгляд и я понял – Она.

Ладно, посмотрим, как далеко мне удастся зайти.

В гостиной я плеснул себе виски, выпил залпом, дернул шнурок звонка. Через минуту вошла сонная, испуганная горничная.

– Пойди, найди её, у калитки, в парке.

– Слушаюсь, – она исчезла за дверью, а я пошел к себе.

В комнате, не раздеваясь, упал на кровать. И снова попал в окружение этого сумасшествия. Вспомнил губы мягкие, налитые. Они одни способны поднять мой член, за секунду, они одни.

Волосы, мне хотелось не отпускать их никогда и сжимать, чтобы боль постоянно отражалась в её лице.

Утомленный ночными похождениями и ослабленный выпитым виски, я наконец заснул, хоть за окном уже брезжил рассвет.

– Эрик!

Я открыл глаза и оторвал голову от подушки. Снова будет ругать за вечеринку. Моя любимая единственная и неповторимая сестра.

– Эрик, ты обещал, что не будешь устраивать сборищ! Но сам не выполняешь обещания.

– Малышка отстань, я спать хочу.

– А мне всё равно, вставай, – она хлопнула меня по спине ладошкой и толкнула разъярённая и такая смешная.

Я бы сейчас посмеялся, но действительно очень хочу спать.

– Какие ещё сборища, ты о чём? – вздохнул и повернул голову.

Потом упёрся локтями в кровать и посмотрел на смятую простыню.

– Думаешь, я не знаю, что там творится на этих пьяных вечеринках? – возмущалась Лейла.

– Малыш отстань, я устраиваю тебе музыкальные встречи, а они мне тоже не очень нравятся.

– Что ты имеешь против Бетховена?

– Да собственно ничего. Я тебе не запрещаю и ты не запрещай мне развлекаться, так как я хочу.

– Но это отвратительно.

– Я тебя умоляю.

Я снова лёг и попытался вспомнить, что мне только что снилось. Кажется, а точно, вспомнил ночной минет и перевалился на бок, осмотрел похмельным взглядом комнату.

Черт не выдержал, пошел вперёд, не по плану, не по удовольствию. Забылся, алкоголь меня поторопил, сбил с толку. И она. Нужно пойти посмотреть, что там она.

Я сел на кровати.

Да к черту, что на неё смотреть. Надеюсь, она не была в таком сильном шоке.

Ладно. Я встал, пошатнулся, подошел, налил себе воды. В горле ком, сухость и какая-то дрянь. Вода влилась и пообещала облегчение. Я налил второй стакан, плеснул себе в лицо.

– С ума сошел, – сказала Лейла и пошла из комнаты.

Я за ней.

– Не трогай меня, ты мокрый.

Она пошла быстрее и скрылась за углом, а я пошел на второй этаж, по коридору прошел и остановился у комнаты с торчащим в двери ключом. Постоял немного, потом положил руку на ключ и повернул.

Дернул дверь, открыл и вошел в комнату.

Как вошел, сразу остановился. Взгляд мой замер.

Передо мной кровать, на ней она – Виола. Раскинула руки и тихо спит. Её изящная спина в изгибе, круглые ягодицы прикрыты простынёй. Я подхожу, беру эту простынь двумя пальцами и медленно тяну, она соскальзывает и открывает моему взору что-то невообразимо потрясающее.

Да, Джон был прав. Задница у неё умопомрачительная. Даже этот старый пёс был в шоке, когда увидел её на аукционе. Знает же дед, что мне надо. Опыт.

Я вздохнул удовлетворенно. Посмотрел на тонкие складочки, которые виднелись сразу за анусом и облизал губы.

Да, девочка, да…

Моя мать была шлюхой.

Это потом я узнал, что отец просто выкупил её из какого-то грязного борделя в Мадриде, в котором она обслуживала по двадцать мужиков за ночь. Она была русской.

Отец сам рассказал об этом, когда нажрался как свинья и хотел унизить меня, показать что я никто, выблядок который и не достоин сидеть с ним за одним столом.

Тогда мне было двенадцать. Помню, как сидел, слушал и смотрел на его мерзкую рожу. И ненавидел. Страшно ненавидел.

Уже тогда я хотел его убить. Ещё ребёнком мечтал по ночам перерезать ему горло. Даже вставал, подходил к его комнате, слушал, как он храпит или трахается с очередной шлюхой.

Как я его ненавидел. Каждый день, каждую минуту. Кожа моя пропиталась этой ненавистью. Скорее всего, потому что он так же ненавидел меня. Сына шлюхи, которую он полюбил.

Она умерла вскоре после того, как родила меня. А я остался вечным напоминанием о его грязной любви.

Потом он женился снова, на матери Лейлы. На Софии, тоже русской. У отца была какая-то болезненная страсть к русским женщинам. Не знаю откуда он вытащил Софию, может тоже из какого-то борделя, об этом отец никогда не говорил.

Я ненавидел их обоих.

Она могла бы стать мне матерью, но брезгливое ко мне отношение сыграло с ней злую шутку. Если бы она была хоть немого ласковой со мной, возможно потом это могло спасти ей жизнь. Но она пренебрегала мной, как и отец и получила то, что заслужила.

Она тоже умерла.

Мой отец толкнул Софию, и она ударилась головой об решетку камина. Она лежала там долго, в своём блестящем платье цвета изумруда и смотрела на меня молящим взглядом. Она просила позвать на помощь, но я не позвал, хотя мог.

Наверное, именно тогда, в минуты своей медленной смерти она поняла, как неправильно поступала со мной. Она любила только Лейлу, и не любила меня. Но именно я держал её жизнь в своих руках и отпустил в тот момент, когда мне было удобно.

Этот её взгляд часто снится мне. В нём и просьба, и мольба, и проклятье. В нём даже сожаление…

Кто из них повлиял на меня, я не знаю. Наверное, все вместе.

Отец мой умер прямо за столом, обжираясь и напиваясь. Помню, как кричали две полуголые шлюхи, когда он упал лицом в тарелку.

Все они ушли, а я остался. И Лейла осталась. Мы остались с ней вместе.