– Ах, сволочь… – Славка сорвался с места и побежал наверх, интуитивно выбирая дорогу. Он домчался до окошка-амбразуры быстрее, чем хоккеист успел отлепить нос от стекла.

Орлик смачно вмазал ему по затылку. Затрещина получилась сильной и неожиданной для хоккеиста, поэтому он накренился вправо и начал падать. В глазах у Павла-Глеба застыли обида и удивление. Наверное, ни одна девушка не била его так больно. Наверное, ни одна девушка его вообще никогда не била.

– Ну ни хрена себе, – простонал хоккеист. – За что? За любовь к прекрасному и удивительному?

Не утруждая себя разговорами, Орлик зарядил ему свой фирменный хук по печени. Хоккеист передумал болтать, побледнел и потерял сознание. Для полного удовлетворения Славка дал ему унизительный пинок под зад.

– Чтоб за девушками не подглядывал, – назидательно сказал Славка над телом и потёр руки.

Отчего-то Орлик напрочь забыл, что сам любил приложиться глазом к дырке в стене между мужским душем и женским. Отчего-то в нём взыграло возмущение мужским хамством и тупостью. Неужели он так вжился в роль?

Прибежала Лидия, закутанная в халат, и беззвучно захохотала.

– Здорово ты его! Научишь меня так драться?

– Научу, – буркнул Славка, поправляя грудь, из которой от интенсивных движений вывалилась туалетная бумага.

– Девчонки, вы чо? – поднял голову хоккеист. – Я ж к вам по-хорошему… Я не подглядывал, я наблюдал! Я наблюдательный, поэтому на воротах стою… – Архангельский неловко взмахнул руками, пытаясь встать.

Славка подхватил Лидию под руку и повёл её прочь от бассейна, где погиб Горазон.

– Пойдём ко мне! – прошептала Лидия, прижимаясь плечом к нему.

– Зачем? – не понял Славка, проклиная свою женскую шкуру.

– Будем ночевать вместе. Ведь я не сказала тебе самого главного! По ночам по этому дому бродит призрак Горазона и просит развязать ему глаза!

От удивления Славка резко остановился и, выпучив глаза, уставился на Лидию.

– Кто бродит по дому?! – глупо переспросил он.

– Горазон! Вернее, его призрак. Ты слышал, что люди, умершие не своей смертью, не могут переселиться на тот свет и бродят среди живых, пытаясь найти успокоение?

– Нет… да, то есть слышал, конечно, но это же сказки!

– Сказки, конечно, но одной ночевать страшно. Ида рассказывала, что едва наступает полночь, Горазон летает по дому и стонет, и воет, и плачет, и умоляет развязать ему глаза! А Ксюня жалуется, что он жуткий проказник. То стены зубной пастой измажет, то лампочки в люстрах перебьёт, то закашляет, то засвистит, то стрелки в часах переведёт, то в бильярд сам с собой поиграет, то семечек у Ксюни наворует и шелуху по всему дому разбросает… Ида Григорьевна называла это «проделки Горазона».

– Ужас, – искренне поразился Славка. – Проделки Горазона! Ну надо же…

– Так что давай спать вместе! Одна я боюсь.

– Я… не могу. Извини, – покраснел до корней волос Славка.

– Понимаю, – улыбнулась Лидия. – Я тоже в такие дни предпочитаю одиночество. Спокойной ночи! – Она чмокнула Славку в щёку, помахала рукой и побежала по коридору. Её изящества не мог скрыть ни махровый халат, ни сланцы, звонко шлёпающие по пяткам.

Славка вытер со лба испарину и испуганно огляделся. От волнения, восторга и страха задрожали колени. Ну и вляпался он!

За один вечер превратился в бабу, согласился кормить покойницу и теперь с замиранием сердца вынужден ждать привидения…

Паша Горазон сидел на люстре и лузгал семечки.

Сегодня шалить не хотелось.

Летать было скучно, выть не было настроения, а пачкать стены казалось пошлым. Не хотелось бить лампочки, играть в бильярд, свистеть, кашлять и даже переводить часы на полгода назад.

Хотелось уюта, тепла и философии.

Всего этого на люстре было достаточно. В особенности тепла. С уютом тоже было нормально, да и с философией проблем не было, несмотря на то, что тело маялось от своей бестелесности, а душа тосковала от неприкаянности.

Хотелось решить вопрос: достойно ли он прожил жизнь?

Что оставил после себя?

Роли?!

Тысячи безликих, бездушных ролей – штамповок и однодневок – в глупых сериалах и напыщенно-многозначительных фильмах, цель которых…

Чёрт, он даже не знал, какая у этих киноподелок цель, какая идея…

Он играл, ему платили.

Ему платили, он играл.

Плохо ли, хорошо ли, судить не ему. Зрителям нравилось.

Но ведь странное дело – стыдно, как стыдно теперь за всё, что он делал, за всё, что сыграл.

И самый главный вопрос – зачем?

Зачем он расстрелял из автомата Калашникова добрейшего дядюшку Пита в боевике «Кровь, спорт и деньги»?! Зачем так натуралистично трахал неопытную и стыдливую актрису Акееву в мелодраме «Голая истина»?! Зачем согласился сыграть в голливудской комедии голого монстра, у которого из ушей торчали костлявые руки, а из жопы, простите, змеиный хвост?!

Где разумное, доброе, вечное?!

Раньше актёры играли глазами, а теперь – мышцами. Вот из-за этого он и погиб, придурок. Он не выполнил своего предназначения, неправильно использовал свой талант, вот его и убрали за профнепригодность.

Шелуха от семечек кружилась и падала на пол…

Зачем?! Ответа на этот вопрос не было.

Лучше бы он воткнул пару рябинок в землю, собрал щитовой домик на даче и состругал сына с душевной хохлушкой из села Клошевка. Лучше бы он растил лютики на балконе, чем варганил карьеру дешёвой знаменитости, от которой сходят с ума все бабы от Чукотки до Папуа Новой Гвинеи.

До сих пор стыдно перед юной Акеевой. Она плакала после съёмок в гримёрке, замазывая засосы тональным кремом.

– Тьфу! – особенно смачно сплюнул кожуру на пол Паша и тихо завыл.

Зачем?! Зачем он так бестолково и бессмысленно жил?! Разорялся, растрачивался, распалялся, разменивался…

Зачем так гнусно и некрасиво погиб?!

Кто знал, что душа от этого будет маяться, тело болеть, а сердце разрываться в параллельных мирах? Кто знал, что за это путь на небо ему заказан? Кто знал, что за эти грехи и нелепую гибель он будет скитаться в большом скучном доме и безобразничать, чтобы привлечь к себе внимание, которое, в сущности, ему ни к чему, но надо же чем-то заняться нестарому, симпатичному призраку!

Горазон помахал в воздухе нематериальными ногами и, сунув, два предполагаемых пальца в рот, громко свистнул.

За окном забрезжил рассвет, пора было сматываться в призрачную, неудобную параллель. Летние ночи такие короткие, и у призраков так мало времени на философию!