мира. На самом деле он имел в виду свитки Священного Писания, спрятанные где-то в пещерах. Нет ничего вокруг нас, если это нельзя выразить. Вот дьявол и ловил Его — не на звёзды, а на слова, которыми сотворён весь мир… Христос ведь при всей своей образованности ничего не оставил по себе, ни листка, ни свитка. В отличие от дьявола.

Но вот уже и кубический силуэт Мар-Сабы. Он распознается огоньками лампад в провале ущелья. Просматривается и силуэт Женской башни у спуска к монастырю.

В пустыне так тихо, что слышно, как метеориты пронзают толщу неба, иногда издавая звук, похожий на чирканье зажигаемой спички.

Если лечь в плоской местности под звёздное небо, чуть погодя станет казаться, что ты в него падаешь. Бескрайность обладает силой притяжения, к тому же звёзды поражают восприятие одновременно близостью и страшной далью. Да, в этой жутковатой отдалённости есть парадоксальная близость. И море, и небо остаются неизменными на протяжении миллионов лет, взгляд на них содержит припоминание об истоке, не только вопрос, откуда мы пришли, но и понимание того, куда нам придётся отправиться. Помимо странной близости, в звёздах есть дикость пустоты. Когда-то это мне казалось несправедливым. Нынче же одиночество во Вселенной видится вариантом взрослости, отчаянием ответственности.

В прошлом году я встретил в Женской башне отшельницу и никак не могу о ней забыть. Она была в монашеском облачении, сидела у костерка. Я смутился и хотел было податься восвояси, как она окликнула меня:

— Мил человек, пожалуйте к огоньку, чайник вскипел.

Я никого не хотел беспокоить. Но вот так, в ночи ночей встретить в пустыне человека, да ещё и разговориться с ним — настолько редкое событие, что отнестись к нему спокойно просто немыслимо. Что можно подумать о голосе, который окликнул тебя в пустыне?

Слово за слово, и оказалось, что живёт она здесь вторую неделю. В Израиле уже год и никуда из него не собирается. Цели у неё определённой не было, ей нравилось бродить от монастыря к монастырю, знакомиться с паломниками. В сентябре добрые люди обещали пристанище при Горненском монастыре в Эйн-Кареме. А пока довольствовалась работой на поливе монастырских огородов. С виду ей было за сорок, судя по речи — не москвичка. Библиотекарь? Учительница? Причина её бегства приоткрылась не сразу. Я достал вина, сыра, и отшельница заговорила с охотой. Ясно было, что молчала она долго и теперь пользовалась возможностью выговориться.

— Десять лет назад мой сын единственный, Серёжа, попал в аварию. Школу хорошо закончил, в институт поступил. Всё время с ним нянчилась, души не чаяла. Кружки, факультативы, всё для Серёжи, всё пожалуйста. А тут вот как получилось. На занятия торопился, переходил дорогу, сбила машина. Думала, руки на себя наложу. Но ничего, живой. Я его по кусочкам собрала, три месяца в реанимации жила под его кроватью. Но всё равно от головы мало что осталось. Теперь у него центра насыщения нет. Может сладкое есть килограммами. Но разве не милость, что живой?

— И как же вы его оставили?

— А я его не оставляла. Привезла сюда, вместе паломничали. Вот и в обитель Саввы Преосвященного вместе явились. Монахам он вроде нравится, теперь он воду помогает возить, проулочки метёт. Может, они его себе оставят. Мальчик-то у меня послушный. Вот только со сладким проблемы. Мне за Серёжу спокойно, никто тут не обидит. Завтра его ко мне приведут.

— Ясно. А почему вы уехали? Монастырей в России хватает.

— Вы понимаете, сын мой — кровинушка моя. Растила без мужа, души не чаяла, да вот беда одолела. А почему в Израиль приехали? Хотела сыну показать то, что Христос видел. Что ж его оставлять с тьмой наедине? А умру я? Так бездомствовать лучше в тёплых краях. Я не надеюсь ни на что. Решила его привезти ко Христу за пазуху. Тут тепло, тут божьи люди есть…

— И всё-таки я не очень понимаю. Россия — музеи, театры, парки, леса, поля. А здесь пустыня.

— А что пустыня? Разве не благодать в ней, раз тут Христос скитался? Разве не благодать в земле этой, раз Господь здесь человеком в мир явился?

— Не знаю, я в этом ничего не понимаю. Я не теолог.

— Да вы и счастья своего не разумеете, мил человек, — сказала она немного разочарованно. — Чужая душа — потёмки, вы со своей разберитесь. Детей-то у вас, наверное, нет?

— Это точно.

Какое-то время мы сидели молча.

— А вы заметили, — подумав, сказала отшельница, — что главная особенность пустыни — тишина. Одиночество и молчание. Не шелохнётся ничто: ни травинка, ни песчинка, ни ящерка, ни веточка. Только слышно, как муха звякнет над ухом. Молчащий неподвижный простор. Здесь можно позабыться. А ночью звёзды… Вон та звезда светит из глубины миллиарда лет пути, эта — из сотни миллионов. И обе, вероятно, уж более не существуют.

Мы допили вино. Отшельница, казалось, ничуть не была смущена своим эмоциональным всплеском, обращённым к незнакомцу. Не могу сказать, что мне стало понятно после этого разговора, что делала здесь, в пустыне, эта образованная, немного странная женщина. А может, это я сумасшедший? Ведь меня тоже все эти годы влекло в пустыню.

Звёзды побледнели, и я попрощался. Остаток ночи мне хотелось побыть одному. Потихоньку нащупывая тропу, я удалился на соседний утёс, нависший над ущельем. Засыпая над обрывом, я видел, как всё ещё падают метеориты. Я видел глубину неба и думал, что человек, конечно, мал, ничтожен даже, но всё это — и пустыня, и звёзды — ничего не значит без этой пренебрежимо малой величины.

2020

II. ТОЧКА РОСЫ

Облако

1

Следователь Риккардо Туи, юноша, похожий на морского конька (узкое лицо, копна волос гребнем), очарован подопечной — молодой женщиной с каменным лицом, отказывающейся давать показания. Восьмой раз он вызывает её на допрос, как на свидание, чтобы просто видеть.

Это его четвёртое дело в жизни, и разгадка уже на мази.

Прямая спина, руки сложены, взгляд опущен долу; пока Надя молчит, он гремит на столе отмычками (достались после дела угонщиков катеров), выбирает потоньше. Садится нога на ногу, чистит ногти, тем временем соображая, как затянуть следствие. Не назначить ли ещё какую экспертизу?

Её красота мешает ему думать, он никогда вблизи не наблюдал таких женщин.

Что же изобрести?.. Он уже написал рапорт, но ведь, поставив точку, он не увидит её до суда, не почувствует больше власти над ней. Вдобавок ему горько