Я приблизился и увидел серебряную дорожку слез на твоей щеке.

Я оказался незваным гостем, но молча уйти было бы признаком неучтивости.

– Добрый вечер, Фантин.

– Добрый вечер, мсье Гюго.

В доме ты вела себя скромно. Там в моем присутствии ты опускала глаза и смущалась. Здесь же все было не так. Ты держалась открыто, почти вызывающе. Как будто берег принадлежал одной тебе – и я вторгся на твою территорию.

Я ступал на шаг позади. Должен признать: первые несколько минут нашей совместной прогулки я был настолько поглощен случившимся в моем доме, что почти тебя не замечал.

Погруженный в мысли, такие же мрачные, как море, я пытался понять суть того, что открылось мне вечером. Ни к чему не придя, я испытал потребность обсудить это с кем-либо посторонним. И спросил:

– Ты веришь в духов?

– Вы имеете в виду призраков?

– Ну да. Духи умерших. Веришь, что они способны с нами говорить?

Ты кивнула. Твои кудри вились на ветру, придавая важному вопросу оттенок некоторой фривольности и насмешки.

– О да. Я часто ощущаю присутствие матушки и чувствую аромат ее туалетной воды, когда никого нет поблизости. Это так утешает…

– Она и вправду говорит с тобой или ты просто вспоминаешь ее образ? Ты на самом деле полагаешь, что ее дух парит где-то рядом, смотрит на тебя, приходит к тебе?

Берег в этом месте был каменистый, и, начав отвечать, ты споткнулась. Я подался вперед, намереваясь тебя поддержать. И тут я ощутил твой аромат. Тот же самый, что в доме Джульетты, но теперь, вблизи, я ловил едва различимые оттенки, смешанные с запахом роз. Жасмин, лимон… На мгновение я зажмурился, желая запомнить странный запах. В доме Джульетты ты ходила с убранными волосами, спрятав их под чепец. Форма горничной скрывала пышную грудь и тонкую талию. Все это сейчас предстало моему взору. Густые темные волосы волнами спадали на спину. Там, в доме, ты была обычной служанкой. Здесь я увидел страстную страдающую женщину.

– Матушка говорит со мной, я верю.

Я сказал:

– Сегодня годовщина смерти моей дочери.

Слова набатом обрушились на нас. Они гудели колокольным звоном до тех пор, пока их не унес ветер и не заглушил шум волн.

– Я тоже потеряла ребенка, – прошептала ты. – Моя дочь родилась мертвой.

– Но ты так молода.

– Мне двадцать пять.

Ты произнесла это так, словно это глубокая старость.

– А что твой муж?

Твой взгляд снова устремился в морскую даль.

– Погиб?

Водная стихия забирает множество жизней, уж мне ли не знать?

– Он не был моим мужем. Но – да, погиб.

– Ты потеряла их обоих разом?

Ты отрицательно качнула головой.

– Но я все еще их оплакиваю.

– А если бы тебе удалось поговорить с матерью? Спросить, каково ей там, в загробном мире? Узнать, нашла ли она твою малютку и заботится ли о ней? Ты бы захотела?

– Конечно.

– Что бы ты отдала за такую возможность?

– Все, что попросят.

А затем ты взглянула на меня как на лишенного рассудка.

– Но ведь такого способа нет?!

– Возможно, есть.

И я рассказал тебе о сеансах. Я помню, сначала ты едва удержалась, чтобы не рассмеяться мне в лицо. Ты задавала вопросы, и я понимал, что ты считаешь меня глупцом и чудаком. Но шаг за шагом, слово за словом – и твое недоверие сменилось любопытством.

В тот момент ты оставила след в моем сердце. Ничем я не восторгался так сильно, как готовностью отбросить недоверие и открыть разум новому.

– Как звали вашу дочь?

Я ответил:

– Леопольдина. Но я звал ее Дидин.

– И вы говорили с вашей Дидин?

– Я не слышал ее голос. Но верю, что это она говорила со мной.

Ты внимательно посмотрела на меня. Уже не как на глупца – иначе.

Несколько минут мы шли в молчании. Я думал о тебе, испытывая любопытство. Ясно, что ты получила хорошее образование. Место горничной в таком захолустье, как Нормандские острова, – не для тебя.

– Как давно ты живешь на Джерси?

– Два с половиной года. До мадам Друэ я служила у другой леди.

– И что случилось?

– Она была уже немолода. Летом она скончалась.

– А в Париже ты тоже служила горничной?

– Нет. Я работала в магазине у отца.

– Что за магазин?

– Мой отец – известный парфюмер.

– Его больше нет?

Ты кивнула.

Волны бились о скалы, вплетая свой голос в эту симфонию смерти. Я отдавал себе отчет, что мое любопытство неуместно. Твои короткие, сжатые ответы ясно показывали: тебе тяжело вспоминать прошлое. И мне не хотелось тебя ранить. Но я писатель, я нуждаюсь в таких историях. Я мягко спросил:

– А что теперь с магазином?

– Он перешел к дядюшке, тот тоже работал с нами.

– Мог я слышать его название?

– Вероятно. Наша семья ведет дело с давних пор.

Ты назвала имя. Конечно, я хорошо его знал: старая семейная фирма. Прежде я часто покупал там духи в подарок жене, дочерям, даже Джульетте. На несколько мгновений я унесся мыслями в прошлое. Я так давно не бывал дома, не видел дорогой моему сердцу Париж. Я так скучал.

Мы шли вдоль берега, и дом Джульетты остался далеко позади. Я не очень хорошо знал эти места: попасть сюда можно только во время отлива. Со всех сторон нас окружали скалы. В лунном свете я заметил несколько ведущих в глубь камня отверстий. Пещеры. Они часто встречаются среди скал и вызывают мое любопытство. Если верить рассказам местных жителей, их стены покрыты древними рисунками; помещения в толще породы использовались в былые времена как убежища, храмы и склепы. На другой стороне острова я уже исследовал несколько пещер: они величественны и полны загадок.

– Вы бывали внутри? – спросила ты, будто читая мои мысли.

– Не здесь.

– О, побывайте! Некоторые из них поражают.

– А ты? Не боишься, что можно остаться там навсегда? Говорят, во время прилива кое-где вода заливает все выходы и обратного пути нет.

– Я бы не возражала.

Так ясно показать, что тебе очень плохо. Ты произнесла эту фразу без пафоса, не пытаясь пробудить во мне сострадание. Ты раскрылась передо мной, еще не зная, что семена этого доверия взойдут в моей душе. И к каким бедам это приведет.

Я кивнул, склоняя голову перед твоей утратой. Скорбь – это то, что мне понятно. Соблазн найти облегчение от бесконечной печали – о, я хорошо с ним знаком!