– В час ночи, – глухим эхом бархатная хрипотца. – Ровно в час ночи. В сарае на заднем дворе заброшенного дома у высохшего ручья.

Всё, что я пыталась забыть столько лет – явки, пароли, до мелочей проработанный маршрут – снова всплывает на поверхность, словно и не пыталась так долго стереть из памяти.

Некоторые вещи так глубоко врастают в нас, что остаются в хранилищах сознания вечно.

– Вот… примерно за полчаса оно и пришло. Я же говорила, что уже почти вышла из дома, почти сбежала!

Я не хочу всё это снова переживать, не хочу помнить об этом, но сообщение не стереть мягким ластиком, не вытравить кислотой. И все попытки дозвониться тогда до Клима, найти его разбивались о глухую стену.

Клим молчит, что-то обдумывая, решая, а потом делает большой глоток коньяка, морщится.

– У меня только один вопрос, Бабочка, только один.

Клим тянет меня за руку, и я лечу вперёд, оказываясь, в конце концов, на его коленях. Крепкие руки вокруг моего тела, держат, прижимают к груди, а я задыхаюсь от запаха его кожи, и впиваюсь глазами в шрамы на ключицах.

– И от этого ответа слишком многое зависит, – сообщает, двумя пальцами беря меня за подбородок, а глаза, подёрнутые стальной дымкой, блуждают по моему лицу. – Кому ты рассказывала об этом? Вспоминай, Бабочка, это важно. Твой отец не смог бы меня найти, если бы не рассказала.

– Я не рассказывала ему!

– Тогда кому? Маша, я еле сдерживаюсь рядом с тобой, я с ума схожу, когда ты рядом. Превращаюсь в зверя, попавшего в капкан. Мне трудно… я сошёл однажды с ума. От боли. Не физической, нет. От мысли, что ты меня предала, что рассказала отцу, о том, что выбрала свою спокойную жизнь, выбрала отца. Предательство – невыносимо, понимаешь? И жить столько лет и верить, что моя Бабочка – добрая и нежная бабочка – стала причиной всего этого… невыносимо, понимаешь?

Он говорит и говорит, зарываясь в мои волосы носом, обхватывает за затылок, упираясь лбом в мой. Слова льются из него бурной рекой, а я крепко жмурюсь, врезаясь на полном ходу в границы новой реальности.

– Потому подумай хорошенько и вспомни, кому ты могла рассказать. Только не ври, Бабочка. Потому что с твоим предательством я научился жить. Но твоя ложь меня убьёт.

Маша.

– Я никогда тебе не врала, – говорю, но вместо того чтобы задохнуться от праведного возмущения, оттолкнуть его, закусываю губу.

Господи, как же я могла забыть?!

– Вспомнила? – хриплый шёпот совсем близко, обволакивает бархатным покрывалом, а я крепко жмурюсь.

Хватаюсь за плечи Клима, мир вновь качается и плывёт, и даже тьма сомкнутых век не помогает. Словно я выпила бокал коньяка залпом, и теперь пытаюсь всеми силами не впасть в кому.

Клим обхватывает моё лицо руками – сильно, требовательно, – и я распахиваю глаза, фокусируя взгляд на сером тумане радужки напротив.

– Ты совсем не изменилась, – вдруг говорит, и мгла в его взгляде на мгновение рассеивается, и тепло прорывается наружу. Лишь на миг, но мне этого хватает, чтобы узнать в этом почти чужом человеке своего Клима. – Все эти долбаные годы я постоянно думал о тебе. Хоть башкой об стенку бейся, не помогает.

– Я вспомнила, – говорю, а пальцы на моём лице замирают, надавливая на кожу чуть сильнее. Кажется, ещё немного и моя голова треснет, как переспевший арбуз. – Клим, я вспомнила!

События тех лет, как полуразрушенное ветхое здание. В нём не хватает кирпичей, давно прохудилась крыша, прогнили доски перекрытия, но если сильно постараться, можно, смахнув со стен паутину, восстановить цепочку событий.

– Это Женя, больше некому.

Клим щурится, вспоминая, о ком я говорю, а я пытаюсь слезть с его колен. Мне надо двигаться, мне душно и тесно в кольце его рук.

И Клим не мешает.

– Это она, я только ей рассказала, – говорю, меряя шагами просторную комнату, как слепой котёнок натыкаюсь на мебель и стены. Но это всё неважно.

Господи, я ведь даже подумать не могла! Она ведь рядом тогда была, всегда рядом. Жила в нашем доме, практически, знала все мои тайны – это казалось таким естественным. Тогда.

– Зачем ты ей рассказала? – доносится приглушённый голос, и я останавливаюсь в центре комнаты и обхватываю себя руками.

– Господи, какая же я дура. Дура, ты понимаешь?!

Клим смотрит куда-то мимо меня, сжимает и разжимает пальцы в кулак, а челюсти так крепко сжаты, что, кажется, ещё немного, и услышу треск крошащихся зубов.

– Но она… зачем?

Это один из тех вопросов, на которые я не могу найти ответ. И неизвестность убивает сильнее всего.

– Я тогда ждал тебя, – глухо говорит Клим, всё ещё глядя куда-то в сторону. – Рано приехал, чтобы обрубить все хвосты, ждал. Ночь, тишина, и только часы тикали. Оставалось совсем немного, а я места себе не находил. Чёрт возьми, сбежать с тобой, сделать это наконец-то – вот он чистый кайф. Мы бы со всем справились. Да, Бабочка?

Я киваю, хотя Клим вряд ли видит это сейчас, настолько глубоко нырнул в воспоминания.

– Справились бы, обязательно. А потом свет фар резанул по нервам, и я застыл на месте, идиот. Надо было бежать, уносить оттуда ноги, но я застыл, как последний придурок.

– Это был отец?

Я уже знаю ответ на этот вопрос, и сама не понимаю, как можно думать об этом и не сходить с ума.

Клим вздрагивает и всё-таки концентрирует на мне своё внимание. Медленно кивает и наливает себе ещё порцию коньяка. Пьёт большими глотками, только разве алкоголь способен решить хоть какую-то проблему? Он даже память неспособен заглушить.

Я знаю, о чём говорю. Однажды я пробовала, но ничего не вышло – хуже только стало.

– Сначала вошёл он. Осмотрелся по сторонам, языком поцокал, спросил, на что я надеялся, падаль, а после вошли его люди.

– А отец?

Я всё ещё хватаюсь за призрачную надежду, что он каким-то образом здесь тоже пострадавший. Это последний в моей жизни мираж, но и ему суждено рассыпаться цементным крошевом.

– Он присел на какие-то доски, закурил и сказал, что не для того растил свою дочь, чтобы всякая падаль её с пути истинного сбивала. А ещё порадовался, что дочка его оказалась такой сознательной, любящей своего отца, потому хрен мне, а не счастливое будущее.

Клим говорит это удивительно ровным тоном, а меня трясёт от количества лжи, в котором пришлось жить. Я не была тогда сознательной, я мечтала сбежать с Климом. Больше я ничего не хотела.

– И я не знаю, за каким чёртом я выжил тогда. Сейчас знаю.

Он резко подаётся вперёд, оказывается рядом, и через мгновение меня впечатывает в стену. Не больно, но ощутимо.