Я всегда мечтала жить такой жизнью. Проходя мимо витрины магазина, я вдруг заметила собственное отражение – и не узнала его. Я принялась внимательно изучать себя, пытаясь понять, что изменилось. Теперь я привыкла держать голову высоко поднятой, и это положительно отразилось на моей осанке. Яркие серьги дополняли черное пальто и сапоги, помада блестела… но дело было не только в этом. В самом выражении лица было нечто, чему я никак не могла подобрать название. Наконец меня осенило: я была счастлива.

По совету Луиго, как послушная девочка, я стала принимать «лекарство» четырежды в день, иногда просто выпивая его прямо из столовой ложки. Сам этот процесс заставил меня признать правоту Антонио: не экономь на качестве. Он научил меня отличать хорошее масло: нужно встряхнуть бутылку и посмотреть на вязкость жидкости, на количество образовывавшихся пузырьков. И еще я обращала внимание на цвет: золотистый или зеленоватый. Зеленоватое масло свежéе и содержит больше хлорофиллов и антиоксидантов, чем золотистое. Был еще только февраль, а масло собирали в начале ноября, и, по словам Антонио, оно считалось свежим в течение года. Горьковатый, терпкий привкус стимулировал работу вкусовых рецепторов, а маслянистость улучшала пищеварение. Думаю, мой измотанный, многострадальный кишечник был мне за это благодарен.

Вскоре я стала принимать масло не как лекарство, а с наслаждением, и полюбила его сложный вкус и маслянистую консистенцию.

Через десять дней щеки налились свежестью, а кожа стала совсем другой. Более упругая и румяная, она утратила всю бледность, приобретенную за долгие годы работы в офисе под искусственным светом, и пористость, которую не мог скрыть даже толстый слой макияжа. Более того, исчезли даже следы от угрей, как будто бы меня отретушировал опытный графический дизайнер. Пятна исчезли сами собой через несколько недель после того, как я ушла с работы, но шрамы остались, и я старалась не вглядываться слишком пристально в собственное отражение. Теперь же оно больше меня не расстраивало: я могла разглядывать себя даже при самом ярком освещении и не видела ни следов прыщей, ни морщин – только упругую, сияющую кожу.

Но и это еще не все. Теперь глаза мои сияли, а волосы блестели. Тусклость, охватившая меня изнутри и снаружи, сошла на нет. От регулярных прогулок по городу кожа насытилась кислородом и на щеках появился румянец; иногда, возвращаясь с этих эпохальных прогулок и приняв очередную порцию оливкового масла экстра вирджин холодного отжима, я чувствовала, как каждая клеточка моего тела наполняется живительной силой и заряжается энергией.

В тот вечер я впервые посетила базилику Сан-Миниато, что возвышалась на холме неподалеку от моего дома и чей точеный фасад был виден на горизонте. Сверкающая золотом мозаика под куполом не раз становилась моей путеводной звездой, когда я возвращалась домой. Словно венец, красовалась она над террасами за Сан-Никколо. И хотя я часто бродила по этим холмам, я никогда не заходила внутрь, решив сначала сполна насладиться искусством Микеланджело, Джотто и Боккаччо и лишь затем навестить романскую церквушку рядом с домом, в чьей усыпальнице покоились мощи святого покровителя Флоренции.

Я медленно взошла по центральной лестнице, ведущей к церкви. На полпути я посмотрела вверх, чтобы лучше разглядеть мраморный фасад – так, наверное, делала каждая невеста, поднимавшаяся по этим ступеням в день своей свадьбы. Я представила, что в этой церкви меня ждет Надер, и сглотнула подступивший к горлу ком. Неужели эта печаль никогда не оставит меня? Прошло уже больше года с тех пор, как он женился, пора бы и мне оставить его в прошлом. Но теперь, когда я жила в свое удовольствие и стена из суеты, за которой я пряталась прежде, пала, воспоминания о нем снова начали преследовать меня, и я никак не могла прогнать его образ из головы.

Я оказалась посреди просторной колоннады перед церковью. С Сан-Миниато открывался головокружительный вид на город. Я присела на стенку над церковным кладбищем, любуясь закатом, добавлявшим этому восхитительному зрелищу красок и света. Но на самом деле едва ли видела все это, погруженная в мысли о Надере.

Мы познакомились пять лет назад, в долине Напа, и вскоре выяснили, что у нас общее прошлое: до революции в Иране мы учились в одной школе. После этой встречи мы стали поддерживать связь и встречались всякий раз, как оказывались в одном и том же городе. Приезжая в Лондон в командировку, он приглашал меня выпить чего-нибудь, а я встречалась с ним в Вашингтоне, когда отправлялась туда по делам редакции. Мы разъезжали на его зеленом «Мустанге» с откидным верхом по Тегерану, когда я навещала родственников, и все показывали на нас пальцем, как на знаменитостей, когда мы на всех парах проносились по автомагистрали. Наши встречи, всегда в разных уголках света, словно были олицетворением нашей сути – иранцев, оторванных от своих корней, живущих в другом измерении.

В последний раз я видела его на конференции в Нью-Йорке – тогда химия между нами била ключом, так что даже другие члены делегации инстинктивно расступились, когда субботним вечером мы все отправились на танцы. И ничего не произошло. Когда мы попрощались, наш общий друг рассказал мне, что у него в Тегеране есть девушка.

А несколько месяцев спустя совершенно внезапно состоялся короткий, полный флирта разговор по «Скайпу», и через пару дней я уже видела, как он тащит свои чемоданы по ступеням, ведущим к моей квартире. Согнувшись пополам, с чемоданом на спине, он был похож на старого носильщика на иранском базаре. Надер поставил чемоданы у моей двери, и мы вежливо улыбнулись друг другу.

– Вот видишь, – сказал он. – Я приехал. Зря ты предложила… На свою беду, ты слишком вежлива, Камин-джан.

Я со смехом запротестовала – но в чем-то он был прав: я и в самом деле не думала, что он примет всерьез мое импульсивное предложение приехать в Лондон. Разобравшись с вещами, он пригласил меня на ужин. Ночной Хэмпстед благоухал ароматами, и мы остановились на террасе одного из ресторанов. Тогда-то он и рассказал мне о причине своего неожиданного приезда, о том, как ему пришлось срочно покинуть Иран ради собственной безопасности, о том, как он прилетел в Дубай, не имея ни малейшего представления, что делать дальше – словно один этот полет перечеркнул всю его прошлую жизнь. Тогда же он позвонил мне по «Скайпу» и ухватился за мое приглашение.

Уже не в первый раз наша страна разбивала нам сердца. Давным-давно, в детстве, точно такой же полет из Ирана ознаменовал для нас начало новой жизни.

И вот теперь его сердце снова было разбито, и он снова был вынужден бежать, уже будучи взрослым, оставляя позади с таким трудом выстроенный быт и давнюю мечту – самую заветную для всех нас – вновь назвать Иран своим домом. После ужина мы заболтались допоздна, бродя по усыпанным листьями улицам. Как бы между прочим он сообщил мне, что расстался со своей девушкой – она осталась в Иране. Он наконец был свободен и одинок. После этого мы вернулись ко мне и так и не застелили диван-кровать.

Три месяца мы делили все. Мою маленькую квартиру и кошку, часы, свободные от работы, – всю жизнь. У меня появилась причина уходить с работы вовремя – и мне было все равно, успею ли я доделать запланированное. В 17:30 я выбегала из здания редакции и неслась в Хэмпстед, где меня ждали Надер и наши посиделки долгими светлыми вечерами. Дни перетекали в недели, превращаясь в месяцы, и мы полюбили друг друга. Словно это было предначертано судьбой. Надер был первым любовником, понимавшим обе мои ипостаси. Он смеялся над западными шутками и вместе со мной распевал персидские песни. Он дополнял меня, и я растворилась в нем без остатка. Я была уверена, что он станет моим мужем.