Поэтому, лучше закончить все здесь и сейчас.

Для начала обуздать потенцию, чтобы появилась возможность думать о чем-то, кроме стройных ножек землянки и того, что между ними. Потом связаться со знающими людьми на Цетере. Они знают, как подавить этот процесс, усыпить амуэ. Не совсем законно, конечно, и не совсем безопасно. Но ему на это плевать. Он не собирается возвращаться к своей старой жизни и к тому, кем он был.

И если отец узнает…

Коротко выдохнув, Сингх задрал голову вверх.

Если отец узнает, что его амуэ проснулась, он прикажет своим теркхаям достать его из-под земли. Заставит приволочь на Омикрон, пусть даже в цепях или вообще бессознательного, напичканного снотворным. И заставит исполнить так называемый долг. Жениться на какой-нибудь треклятой амани из Высшего Дома, завести шанаас с ниильдами для подкормки, наплодить собственных теркхаев с наложницами из низших каст, а лет этак через триста найти ливарри и заделать наследничка для славного рода Диз Раенг.

Нет ничего хуже, чем жить по чьей-то указке и следовать правилам этой кучки выживших из ума стариков, возомнивших себя богами. Он лучше умрет, чем вернется и станет одним из них.

– Если бы он ее нашел, – буркнул Тирк, привлекая его внимание, – то сейчас был бы жив.

– Ну, если ты считаешь это жизнью… Не иметь возможности испытывать собственные эмоции и питаться чужими, по-твоему это жизнь? Жениться по указке рода на женщине, к которой не сможешь притронуться, а детей делать с наложницами? – Сингх зло усмехнулся. – Отличная перспектива. Но знаешь, не для меня. Я сделал свой выбор.

Он оторвался от стены, отмечая, что вполне сносно владеет телом.

– Идем, – кивнул Тирку. Потом задержался, припоминая: – Да, и еще, девчонке память так и не стерли. Не успели.

– Я позабочусь об этом.

– Нет. Не сейчас.

Сингх сам не понял, почему это сказал. Осознал, только когда слова уже сорвались с его губ.

– А эмбрион? Он все еще в ней? Ты обещал подумать над этим.

– Подумаю. Позже.

Тирк уводил его прочь от каюты, держа за руку, как ребенка. И Сингх невольно вспомнил, что уже ходил с ним вот так, когда был мальчишкой. Это было дома, на Омикроне, кажется, сто лет назад, а на самом деле только вчера по галактическим меркам.

Тирк водил его за руку в шанаас, где жили ниильды отца – женщины-рабыни, чья жизнь состояла только в одном, кормить своего хозяина. Амоны не могли чувствовать сами, для них это было табу. Обретя поистине сверхъестественную силу, они расплачивались за нее отказом от чувств и эмоций. И все, что им оставалось – это питаться чужими.

И маленький Сингх, как любой носитель амуэ, с детства нуждался в такой же подпитке. К трем годам он прекрасно знал, чем его кормят. Знал, как ниильды кричат от боли и ужаса, пока отец находится рядом с ними.

Отец, заботящийся о единственном сыне, ведь теркхаев Ги Диз Раенг не считал своими детьми.

Маленький Сингх знал, каков на вкус страх и чем от него отличается ужас. Знал, как пахнет страдание, и этот удушливый, сладковатый аромат похоти, что всегда примешивался к нему.

К десяти годам он возненавидел эту часть своей жизни. И возненавидел отца.

Потому что однажды вошел в шанаас и увидел там свою мать.

Марина сама не знала, как выдержала все это. Не завизжала, не вскочила, отталкивая его от себя. А осталась лежать, дыша через раз и мечтая, чтобы все это оказалось всего лишь сном. Кошмаром. Бредом. Да чем угодно, лишь бы не действительностью!

Но все ее чувства буквально вопили: нет, это не бред и не сон. Это реальность. И в этой реальности был до невозможности жуткий тип с безумным взглядом.

Он был тут, рядом с ней. Стоял, согнувшись, над ее телом, словно маньяк. Его трясущиеся пальцы касались ее, вызывая на коже ледяные мурашки. А глаза – эти ужасные нечеловеческие глаза! – они пылали белым огнем. Даже сквозь закрытые веки она чувствовала этот взгляд.

Когда он коснулся ворота халата и начал расстегивать одну кнопочку за другой, Марина сильнее стиснула зубы. Напряглась, выжидая удобный момент. Незаметно, как ей казалось, сгребла в кулаки какую-то ткань, на которой лежала.

Пусть только попробует тронуть! Нет, она не будет по-глупому сопротивляться, зачем распалять насильника еще больше? Если бить – то один раз и наверняка.

А потом щелкнула дверь, и новый голос ворвался в ее сознание. Мужской, говоривший на чужом языке с характерным таким придыханием. Определенно, это был один и тот же язык, который она уже слышала здесь. И он не имел ничего общего ни с земными языками, ни с космолингвой.

Но больше всего ее потрясло то, что произошло дальше.

В голосе гостя прозвучало ругательство. Потом раздался удар. Смачный такой.

Марина прям как наяву увидела тот кулак, впечатывающийся в челюсть несостоявшемуся насильнику. И с трудом сдержалась, чтобы не ухмыльнуться злорадно.

А вот нечего к девушкам приставать и по голой заднице наглаживать своими ручонками!

Потом был короткий диалог, который она по понятным причинам не поняла. И звуки удаляющихся шагов.

Не выдержав, слегка приоткрыла глаза. Глянула сквозь ресницы. Незнакомый мужчина, довольно высокий и плечистый, в невыразительном серо-зеленом комбезе буквально уносил на себе ее блондинистого обидчика.

В отличие от маньяка, этот мужчина был черноволос. И со спины вполне сошел бы за землянина, если б не кожа – серая, точно раскрашенная графитом.

Когда они вышли, Марина еще несколько минут лежала в оцепенении, не веря, что осталась одна. Облегчение обрушилось на нее бетонной плитой, придавило, сперло дыхание. Она слышала, как в висках зашкаливает пульс. Чувствовала, как тело бросает то в жар, то в холод, и как по коже бегают панические мурашки. И не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой – так было страшно.

Но постепенно сердцебиение пришло в норму, дыхание тоже успокоилось.

Девушка глубоко вдохнула, до отказа наполняя легкие, потом медленно выдохнула и приказала себе успокоиться.

Хватит валяться тут и дрожать. Она должна взять себя в руки. Встать, осмотреться, разведать, так сказать, обстановку, а потом решить, что делать дальше.

Но легче было сказать, чем сделать.

На трясущихся ногах Марина сползла с дивана.

Точнее, назвать диваном этот предмет обстановки можно было только с большой натяжкой.

Все это время Марина лежала на большом, метра два в длину и полтора в ширину, бруске из незнакомого упругого и полупрозрачного материла, похожего на силикон. Он был покрыт приятным на ощупь бархатным напылением и возвышался над полом как обычный диван или кровать. Тут даже спинка была и один подлокотник в виде упругого валика.