Настойчивый дверной звонок ворвался в размышления так неожиданно, что в первую минуту он не сразу понял, что случилось, это было похоже на выстрел. На мгновение его охватил страх. Полиция? С обвинением? Кто же может явиться к нему так поздно и звонить с такой дерзкой настойчивостью? Остин подошел к дверям.

– Кто там?

Снаружи раздался чей-то голос.

Он открыл дверь. За ней стоял какой-то мужчина. Это был Гарс.

– Входи, – сказал Остин и придержал дверь перед своим рослым сыном.

Остин направился в комнату. Гарс шел следом, по пути устало бросая пальто, портфель, газету. Улыбнулся вялой, бесцветной улыбкой и начал осматривать комнату. Вид у него был очень усталый, он как будто потемнел и явно нуждался в бритье. Несвежая одежда явно была ему маловата и напоминала кое-как подогнанный старый мундир. Какой же он высокий, подумал Остин, и нет уже этого обаяния мальчишества. Какой высокий, какой худой, какие у него черные волосы, какое суровое смуглое лицо, ни дать ни взять – индеец.

– Боже мой. – И Остин со вздохом сел на стул. – Не ожидал увидеть тебя раньше июля.

– Ты не получил мою телеграмму? Тут все изменилось. Мебель стояла по-другому. Переставил?

– Да. Я думал, ты приедешь в июле.

– Решил бросить все. Где Дорина?

– Гостит у Мэвис.

– Можно от тебя позвонить?

Гарс поднял трубку, набрал номер.

– Аэропорт? – спросил он. – Меня зовут Гибсон Грей. Я вам уже звонил по поводу чемодана. Да, темно-синий чемодан, рейс из Нью-Йорка. Да, понимаю. Да, формуляр заполнил. Значит, вы сообщите, если отыщется? Спасибо. Доброй ночи.

– Что произошло? – спросил Остин.

– Чемодан потерял. В аэропорту поместил его, как и полагается, в автобусе, сзади, а сам не успел сесть. Пришлось дождаться следующего, через двадцать минут, а потом выяснять в бюро находок, где все эти вещи кружатся и кружатся…

– Кружатся?

– Ну, там что-то вроде карусели, а на ней чемоданы, и эта конструкция кружится, а увидевшие свой чемодан его снимают. И вот когда я туда добрался, моего чемодана уже не было. Кто-то, наверное, заметил, что я не успел сесть в автобус, ну и присвоил. А может быть, решили: раз владелец не является, можно взять.

– Сочувствую. Ну может, еще найдется. Там было что-нибудь ценное?

– Только рукопись.

– Философской работы?

– Нет, романа. И как на грех, единственный экземпляр. Ну да Бог с ним. Как ты, отец? Как поживаешь?

Когда-то называл меня папа, подумал Остин. Но что об этом вспоминать. Теперь передо мной совсем другой Гарс, рослый мужчина, нуждающийся в бритье, визитер, пришелец, судья.

– У меня все хорошо, – ответил Остин. – Рад, что ты вернулся домой.

– Домой, – повторил Гарс. – В том-то все и дело. Ну, что здесь происходит, как все, как Людвиг, он все еще живет у этой, как ее, Рикардо?

– Да. И он обручился.

– С кем же?

– С Грейс Тисборн.

– Как жаль. Жаль, но мне сейчас трудно говорить. Этот самолет меня расстроил. Если ты не против, я себе изжарю яичницу и улягусь в постель.

– Увы, в доме ни крошки еды… был хлеб, но я его выбросил.

– А молоко?

– Нет, понимаешь…

– Ну, тогда приму ванну – и в постель.

– Горячую воду отключили, – утомленным голосом произнес Остин. – Понимаешь, я как раз собирался уезжать… в отпуск.

– А куда именно?

– К морю.

– Прямо сейчас, в полночь?

– Да, а что тут странного?

– Можно мне пожить здесь, пока ты будешь там?

– Пожалуйста, живи.

– Тогда всего тебе хорошего. Извини, отец, но я в самом деле не в силах разговаривать. Помочь тебе снести чемодан?

– Стой. Я не в отпуск еду. Дорина меня бросила. Я потерял работу. И должен сдать эту квартиру кому-нибудь. Поэтому сам переселюсь к Митци Рикардо. Разумеется, на время. Мне ужасно жаль. То есть Дорина не навсегда ушла. Тут так все запуталось. Но все уладится, вот увидишь. Мне так жаль…

– Ну что ты. Не надо.

Слова иссякли. Остин с трудом дышал.

– Тебе обязательно надо идти? Ночью?

– Да.

– Значит, поговорим позднее.

– Хорошо, – согласился Остин, едва сдерживая слезы.

– Да, чуть не забыл. Там внизу для тебя письмо, нашел на ступеньках. Вот оно, у меня в кармане.

И Гарс протянул отцу конверт с напечатанным на машинке адресом. Остин посмотрел на штамп и вздрогнул. Торопливо вскрыл конверт и прочел:

Дорогой брат!

Прости, что так давно не писал тебе. Я так часто думал о тебе, особенно в последнее время, потому что я решил, по ряду причин, о которых расскажу тебе на досуге, уйти в отставку. Тебе известно, что я намеревался обосноваться на Востоке. Но убедился, что с возрастом тоска по дому и по близким людям становится все сильнее. Одним словом, я решил вернуться в Лондон. Мы с тобой за эти годы оба постарели и поумнели. Более не буду распространяться. Но поверь, я с огромным нетерпением и волнением ожидаю нашей встречи после стольких лет разлуки. Пусть Господь тебя благословит. От всего сердца желаю увидеться с тобой уже в этом месяце.

Всегда преданный тебе твой брат Мэтью

* * *

– Уж и не знаю, что мне делать, от забот просто голова идет кругом, – говорила миссис Карберри, обращаясь к Мэвис Аргайл. Миссис Карберри рассказывала Мэвис о своем умственно отсталом сыне Рональде, десяти лет. Кроме него, у миссис Карберри были еще четверо детей и муж-пьяница.

– Само собой, я все время молюсь, за домашними делами и вообще. Но при этом не легчает. Уолтер требует, чтобы я ребенка отдала в тот дом, ну знаете, в приют, потому что ребенок очень раздражает Уолтера, и бывает, что я уже почти согласна, только бы он не бушевал. Вот вчера вечером снова на меня напустился, что, мол, другим детям вредно, когда в доме такой ненормальный живет; Рональд не такой, но его никто не любит, знаете, и дети все время над ним потешаются, а он от этого еще пуще нервничает, в настоящее чудовище иногда превращается, а ведь с ним надо возиться, а работа стоит, но как же я могу позволить его в приют отдать, не могу, и все, сердце разрывается, ведь он не виноват, что таким родился. А сдам я его в приют, так ведь там он совсем сиротой останется, никто его там не пожалеет, а он от этого и умереть может, а я о нем все время буду думать, как он там, бедненький мальчик, плачет, наверное, зовет маму.

Маляры только что ушли. Миссис Карберри складывала вещи в стиральную машину. У ее старшего сына неприятности с полицией. Муж – хам и тиран. У этой женщины, подумала Мэвис, действительно серьезные неприятности; что по сравнению с ними мои нестойкие, зависящие от настроения капризы? И все же они для меня реальны, и хотя миссис Карберри нельзя не сочувствовать, очень трудно представить, что реален и ее мир, невыносимый, наполненный детским плачем и грубыми окриками мужа.