М.-Л.-Е. Виже-Лебрен. Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны

После свадьбы Александр и Елизавета закружились в вихре приемов, игр и удовольствий, полностью соответствующих возрасту этой семейной пары: бегали наперегонки, лазали в окна, объедались сладостями, танцевали и охотились. Уже в первые дни стало понятно, что Елизавета обожает Александра: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это», – писала она в письме. Сам великий князь к жене относился с любовью, нежностью, уважением – но любовь и уважение были братские, а не супружеские. Он снова попал в капкан собственного воспитания: насмотревшись на вольные нравы при дворе Екатерины и впитав строгость поведения при дворе отца, Александр, физически развитый и даже сексуально просвещенный (стараниями Екатерины, поручившей это деликатное дело одной из своих фрейлин) не мог относиться к своей жене, чистой и неиспорченной девушке, действительно похожей на ангела, как к сексуальному объекту. Впоследствии это причинит супругам немало горя; пока же они были вполне счастливы, упиваясь своими невинными чувствами.

Однако не все, кто любовался красавицей Елизаветой, испытывал к ней чувства столь же невинные. Платон Зубов, последний фаворит Екатерины, прославившийся своей красотой и наглостью, влюбился в молоденькую великую княжну и буквально не давал ей прохода, чем весьма ей досаждал. «Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел», – жаловался Александр графу В.П. Кочубею. Когда известие об увлечении Зубова дошла до императрицы, та строжайше отчитала его и впредь запретила преследовать Елизавету своими признаниями. Зубову пришлось отступить.

Однако он был не единственным, кого покорила Елизавета. В то время в Петербурге находились – в качестве почетных заложников после раздела Польши – молодые князья Адам и Константин Чарторыйские. Адам, свободолюбивый, прекрасно образованный, быстро стал одним из ближайших друзей Александра и страстным поклонником его красавицы-жены. Поначалу она избегала его; но поскольку Александр часто с ним виделся и даже, словно специально, оставлял Елизавету и Адама наедине, ей волей-неволей приходилось с ним общаться, и Адам довольно скоро завоевал ее расположение. Остроумный и преданный, красавец того типа, который лет через десять назовут «байроническим», он не мог не пробуждать в женских душах сочувствие своим страданиям, а следом – и любовь. Биограф Елизаветы великий князь Николай Михайлович уверен, что грани допустимого Елизавета и Адам не перешли; однако молва упорно говорила об их страстном романе, который, по мнению одних, был спровоцирован самим Александром из дружеских чувств к Адаму, а по другим – чтобы жена не мешала ему самому волочиться за женщинами, к чему он вскоре после свадьбы стал большой охотник.

Вскоре после свадьбы Александр совершенно прекратил занятия со своим наставником Лагарпом, а его супруга, наоборот, занялась самообразованием, почувствовав явные пробелы в знаниях. Занятия были настолько усердными, что даже знаменитая княгиня Екатерина Романовна Дашкова, стоявшая во главе двух российских академий и отличавшаяся острым языком и категоричностью суждений, необыкновенно тепло отзывалась о Елизавете: «Меня привлекли к ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента».

Адам Чарторыйский

6 ноября 1796 года скончалась Екатерина Великая, и на престол взошел ее сын, император Павел I. Для ставшего наследником Александра и его супруги начались совсем другие времена: Павел требовал неукоснительной дисциплины, строгого следования этикету – в письме к матери Елизавета жаловалась, что новая императрица Мария Федоровна требует, чтобы она носила придворный туалет и драгоценности весь день. Свекровь явно мстила невестке за то, что ее любила покойная императрица, и откровенно третировала юную великую княгиню. Первым звоночком был случай перед коронацией, когда Мария Федоровна грубо сорвала букет роз, которым Елизавета украсила корсаж своего платья, а летом 1797 года их отношения совсем испортились. Дело в том, что шведский король попросил руки сестры Елизаветы – той самой Фредерики, которая когда-то вместе с нею прибыла к русскому двору, а ведь только год назад король был обручен с великой княжной Александрой Павловной! Был уже составлен брачный контракт, но брак так и не состоялся из-за противоречий в вопросе религии будущей королевы и происков антирусской партии при шведском дворе. Конечно, Елизавета была ни при чем; однако ее свекрови было все равно. Жизнь юной княгини, по словам графини Головиной, превратилась «в тяжелый долгий сон, который она боялась признать действительностью. Каждую минуту встречала она противоречие и чувствовала себя нравственно оскорбленной. От этого увеличилась ее гордость. Она старалась по возможности удалиться от порядка вещей, который ей не нравился. Она исполняла все обязанности, сопряженные с ее рангом, но в возмещение она создала себе внутренний мир, где воображение имело больше власти, чем рассудок».

Павел оставался милостив к невестке, но это мало что давало. Он требовал, чтобы сын с женой ежедневно бывали в Гатчине, резиденции императора, где обстановка была крайне тяжелой для воспитанной в ласке и свободе Елизаветы. Постоянные протокольные приемы и церемонии плохо действовали на ее слабое здоровье. При новом дворе Елизавету недолюбливали и за сдержанность, и за нельстивость, и особенно за то, что у нее до сих пор не было детей.

Наконец, 18 мая 1799 года – через шесть лет после свадьбы – у Елизаветы и Александра родилась дочь, названная в честь императрицы Марией. До Павла новость о рождении внучки дошла одновременно с известием о победе Суворова в Италии: император счел это благим знаком и объявил себя покровителем новорожденной. Однако скоро поползли слухи, которые немедленно дошли до Павла: дочь светловолосых и голубоглазых родителей была темноглаза и темноволоса. Молва не сомневалась в том, что отцом ребенка был Чарторыйский. Мария Федоровна не преминула потребовать ребенка к себе и показать девочку императору. Разгневанный Павел устроил Елизавете унизительную сцену, а Адама хотел сослать в Сибирь – его спасло только заступничество графа Ростопчина, и Чарторыйский «отделался» назначением посланником в Сардинию. С Елизаветой Павел не разговаривал три месяца.

Оскорбленная великая княгиня замкнулась в себе; она почти не выходила из детской, стараясь как можно меньше соприкасаться с императором и его семьей. Она общалась лишь с мужем и с невесткой, великой княгиней Анной Федоровной – супругой Константина Павловича. Но через год, 27 мая 1800 года, девочка умерла. Елизавета очень глубоко переживала смерть дочери; матери она писала: «О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой Mäuschen, более не существует»… С тех пор стали говорить, что «печать ранней грусти легла на ее образ». Горе Елизаветы еще больше отделило ее от двора. Александр тоже горевал; но ни утешить Елизавету, ни разделить с ней горе он не мог и не хотел.