— Ни слова больше! — перебил король, указывая рукой на дверь. — Вон, говорю вам, вон!

Кардинал, шатаясь, направился к двери, отворил ее и снова очутился в зале, где, перешептываясь, смеясь и болтая, волновалась блестящая толпа придворных.

Вслед за кардиналом на пороге появился барон де Бретейль.

— Поручик, — громко обратился он к гвардейцу, стоявшему у дверей королевского кабинета, — именем его величества короля арестуйте кардинала де Рогана и отправьте его под конвоем в Бастилию!

Всеобщий крик ужаса встретил эти слова, раздавшиеся, подобно удару грома, среди этой беззаботной толпы. Затем наступила мертвая тишина. Все взоры устремились на кардинала, который без кровинки в лице, но с высоко поднятой головой гордо шел по зале. Молодой офицер, следовавший за ним с таким же бледным лицом, догнал его и, слегка прикоснувшись к его руке, с выражением глубокого горя сказал:

— Монсиньор, именем короля я арестую ваше высокопреосвященство. Я имею приказание отвезти вас в Бастилию.

— Хорошо, сын мой, — спокойно ответил кардинал, — если такова воля короля, отправимся в Бастилию.

У самых дверей, которые офицер уже растворил пред ним, де Роган обернулся и благословил изумленную и испуганную толпу.

Придворные поспешили разнести эту новость по всему Парижу: король приказал арестовать кардинала, первое духовное лицо во всей Франции! Так захотела королева!

И, чем дальше распространялось известие, тем больше нарастало на нем клеветы, подобно снегу, нарастающему на катящуюся лавину.

— Проклятие австриячке! — гремел вечером этого дня Марат в своем клубе. — Она заняла у кардинала денег, чтобы купить себе бриллианты. Бриллианты, когда народ голодает! А когда кардинал захотел получить обратно свои деньги, она отрекается от долга и сажает князя церкви в Бастилию! Проклятие австриячке!

— Проклятие австриячке! — рычал сапожник Симон. — Мы припомним ей, что, в то время, когда у нас нет ни сантима на кусок хлеба, она тратит миллионы на свои бриллианты!

И все присутствовавшие в клубе мужчины потрясали кулаками, повторяя за Симоном:

— Проклятие австриячке!

V. Друзья и враги

Париж был возмущен. На всех площадях, на всех перекрестках собирались кучки народа, которому ораторы сообщали потрясающую новость.

— Кардинал де Роган, — кричал на одном углу францисканский монах, — недостойным, деспотическим образом лишен своих прав и свободы! Как высшая духовная особа, он не подлежит власти короля; на него можно жаловаться только святейшему отцу, Римскому Папе. Только святая церковь имеет право наказывать своих служителей, и никто до сегодня не осмеливался отнимать у нее ее права; между тем теперь хотят судить кардинала как светского слугу короля, и притом за вину, в сущности вовсе не существующую, потому что дама, которую он считал за доверенное лицо королевы, сказала ему, что королева желает купить бриллиантовое ожерелье, но у нее нет на это денег; это понятно, так как благодаря страшной расточительности королевы ее касса всегда пуста. Узнав, что королева желает, чтобы кардинал одолжил ей нужные деньги и купил бриллианты от ее имени, кардинал, как преданный слуга короля, поспешил исполнить желание королевы, чтобы она не обратилась к другому придворному и не скомпрометировала еще больше королевское имя.

— Пропади она пропадом, эта австриячка, эта королева бриллиантов! — закричал находившийся в толпе Симон, и сотни голосов повторили за ним:

— Пусть погибнет австриячка!

— Слушайте, слушайте, добрые парижане, слушайте, добродушные овечки, с которых шерсть дерут вместе со шкурой, чтобы австриячке мягче спалось! — кричал на другом углу визгливый голос. — Слушайте, что сегодня происходит в Париже! Я только что из парламента и могу вам прочесть слова, которыми король открыл сегодняшнее собрание.

— Прочтите, прочтите! — раздалось в толпе. — Тише там, дайте слушать!

— Боюсь только, что вы меня не поймете, — продолжал тот же голос.

В это время сквозь толпу протеснился высокий, широкоплечий, чисто одетый человек.

— Эй, вы, маленький человечек! — закричал он. — Давайте, я подниму вас на плечи, тогда все вас услышат! Ах, да это — Марат, наш друг Марат, маленький человек, но великий доктор!

— А вы — мой друг Сантерр, большой человек и еще более великий доктор, — ответил Марат, — потому что пиво, которое вы варите, гораздо лучше излечивает народ, чем все мои лекарства. Так вы хотите, мой друг, посадить Марата, эту уродливую обезьяну, к себе на спину, чтобы он мог сообщить народу важную новость?

Пивовар вместо всякого ответа схватил калеку на руки и сильным движением посадил его себе на плечо. Народ разразился бурными аплодисментами. Пивовар был очень популярен; хорошо знали и Марата, «лошадиного доктора», как он с насмешкой называл себя сам, «целителя бедности и горя», как называли его льстецы.

Повернувшись лицом к величественным громадам Тюильри, высившимся за деревьями сада, он погрозил королевскому замку кулаком и крикнул:

— Слышите ли, гордые земные боги, грозные раскаты грома царственной силы? Неужели они не заставят вас пробудиться от вашего порочного сна, не заставят вас упасть на колени и молиться, подобно бедным грешникам пред казнью? Нет, вы ничего не видите, ничего не слышите, глухи ваши уши, закрыты ваши сердца! Вы предаетесь наслаждениям, не слушая голоса истины, глаголящей святыми устами народа!

— Да здравствует Марат! — заревела толпа. — Марат лечит бедных людей, которых калечат знатные господа! Марат — не знатный барин! Он не презирает народа!

— Друзья мои! — продолжал Марат. — Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы разумный человек предпочитал старого, расслабленного пороками, истощенного короля молодому, сильному, прекрасному наследнику престола? Этот наследник Франции — вы, народ французский, и настанет время, когда народ, прекрасный наследник престола, завладеет Францией! Но я