Она уже была у самых дверей, ей надо было всего лишь проскользнуть мимо сэра Роберта Стоута и…

— Леди Оливия!

Черт. Кто…

Она обернулась и почувствовала, как ее сердце екнуло. Сэр Гарри Валентайн оказался гораздо выше ростом, чем выглядел в своем кабинете.

— Простите, — сказала она невозмутимо, потому что очень хорошо умела притворяться. — Нас представляли друг другу?

Однако насмешливый изгиб его губ говорил о том, что ей не удалось замаскировать свое удивление и смущение.

— Извините меня, — сказал он вкрадчиво, и от звука его голоса она вздрогнула — голос был не таким, каким она его себе представляла. Он звучал как запах бренди и был похож на вкус шоколада. Она не поняла, почему она вздрогнула, потому что сейчас ей стало просто жарко.

— Сэр Гарри Валентайн, — пробормотал он, учтиво поклонившись. — А вы леди Оливия Бевелсток, не так ли?

Она немного вздернула подбородок. Надо сохранять достоинство, мелькнуло у нее в голове.

— Да, это так.

— В таком случае я очень рад с вами познакомиться.

Она кивнула. Ей, очевидно, надо было что-то сказать.

Это было бы более вежливо. Но она боялась потерять свою царственную осанку и сочла за лучшее промолчать.

— Я ваш новый сосед, — добавил он, видимо, удивившись ее реакции. Вернее — ее отсутствию.

— Да, конечно. — Выражение ее лица оставалось прежним. Она не позволит ему взять верх. — Ваш дом к югу от нашего? — ответила она, довольная своим скучающим тоном. — Я слышала, что он сдается.

Он никак не отреагировал, но посмотрел на нее так пристально, что ей с трудом удалось сохранить выражение лица — спокойное, безмятежное, с едва различимым намеком на любопытство. Последнее казалось ей необходимым — если бы она не шпионила за ним почти неделю, их знакомство сейчас должно было вызвать у нее любопытство.

Ведет себя так, будто они знакомы.

Красивый мужчина.

Странный, красивый человек, который выглядит так, будто он мог…

Почему он смотрит на ее губы?

А почему она облизывает свои губы?

— Добро пожаловать в Мейфэр, — быстро произнесла она, только бы прервать молчание. Молчать вообще было не в ее стиле, а с этим мужчиной и подавно. — Надеюсь, вы как-нибудь навестите нас.

— Мне бы очень хотелось, — ответил он, и было похоже, что он намерен принять ее предложение, хотя и дурак понял бы, что с ее стороны это была простая вежливость.

— Да, конечно, — сказала она и была уверена, что не запнулась, хотя прозвучало это так, будто она все же чуть осеклась — словно что-то застряло у нее в горле. — Прошу прощения… — Она двинулась к дверям, потому что он, конечно, видел, что она направлялась к выходу, когда он ее остановил.

— До следующего раза, леди Оливия.

Она хотела как-нибудь сострить или сказать что-либо ироничное, но в голове не было ничего, кроме тумана. Он смотрел на нее с таким выражением, которое будто бы ничего о нем не говорило, а о ней — все. Ей пришлось напомнить себе, что он не знает всех ее секретов. И он не знает ее.

Господи! Да кроме этой шпионской чепухи, у нее нет никаких секретов.

Но он и этого не знает.

Эта мысль придала ей силы. Она слегка кивнула ему. Это был вежливый и абсолютно правильный кивок при прощании. Напомнив себе, что она леди Оливия Бевелсток, которая в любой светской ситуации чувствует себя комфортно, она повернулась и вышла.

Когда она уже была в коридоре, она споткнулась, но он, слава Богу, не мог этого видеть.

Все прошло отлично.

Наблюдая за тем, как поспешно леди Оливия покинула зал, Гарри поздравил себя с успехом. Она не выбежала, но ее плечи были слегка наклонены вперед и она приподняла подол платья. Не слишком высоко, а так, как делают женщины, когда очень торопятся. Тем не менее она придерживала подол пальцами — жест был явно непроизвольный, — будто готовясь бежать.

Она знала, что он видел, что она за ним следила. Если в тот момент три дня назад, когда их глаза встретились, он еще не был в этом уверен, то потом ему все стало ясно. С тех пор как он ее обнаружил, она плотно задернула занавески и не выглядывала даже украдкой.

Это было явным признанием вины. Профессионал никогда не совершил бы такой ошибки. Если бы Гарри Валентайн был на ее месте…

Правда, Гарри никогда не был бы на ее месте. Ему не нравился шпионаж — никогда не нравился — и военное министерство знало об этом. Все же, принимая все во внимание, его никогда бы не разоблачили.

Ее оплошность подтвердила его подозрения. Она была именно такой, какой казалась, — типичной, наверняка избалованной, светской барышней. Возможно, немного более любопытной, чем многие. Определенно более привлекательной. Из-за расстояния между их домами — не говоря уж о двух окнах — он не мог рассмотреть подробнее ее внешность. На самом деле он даже не смог разглядеть точные контуры ее лица: то ли оно овальное, то ли в виде сердечка. И он не знал, что ее глаза чуть-чуть раскосые, а ресницы — более темные, чем брови.

Волосы он разглядел довольно хорошо — мягкие, светлые, вьющиеся. Они спускались ниже плеч и не должны были бы выглядеть соблазнительными, но один завиток, упавший на лоб…

Ему хотелось прикоснуться к нему, хотелось нежно потянуть за этот завиток, просто для того, чтобы увидеть, как он себя поведет, если его отпустить. А потом он вынул бы из ее волос одну за другой все шпильки и смотрел бы, как локоны распадаются по плечам и как из холодной светской барышни она превращается в волнующую золотоволосую богиню.

Господи.

А теперь он сам себе противен. Он же знал, что перед тем, как идти на музыкальный вечер, не следует читать эту книжку стихов, да еще на французском. Этот проклятый язык всегда его возбуждает.

Он не помнит, когда в последний раз так реагировал на женщину. В свою защиту он мог лишь сказать, что в последние дни он так много времени сидел в своем кабинете, что вообще не встречал женщин. В Лондоне он не был уже несколько месяцев, но военное министерство все это время заваливало его документами, которые надо было переводить, притом срочно. А если каким-то чудом ему удавалось оторваться от работы, ему всегда преподносил сюрприз Эдвард — то вляпается в какую-нибудь историю, то напьется, то наделает долгов или свяжется с непотребными женщинами. Эдвард не придавал большого значения своим — как он это называл — слабостям, но Гарри был не настолько бессердечен, чтобы позволить своему брату погрязнуть в пороке.

А это означало, что у Гарри редко выпадало время совершать собственные ошибки (имеется в виду женский пол). У него не было привычки жить как монах, но сколько же прошло времени с тех пор, как?..