Туалеты, сшитые за большие деньги для торжественных случаев, иногда приходили в негодность после первого же использования. Дело в том, что многие праздничные мероприятия проходили на свежем воздухе, а «гонять» тучи в ту пору еще не умели. Оперная певица Нимфодора Семеновна Семенова, отправившись 1 июля 1830 года на Петергофский праздник, «взяла с собою четыре новых великолепных платья, одно другого наряднее, которые почти все были испорчены дождем во время гулянья и на другой же день подарены кому-то за негодностью»236.

Осенью 1817 года императорский двор пожаловал в Первопрестольную и оставался в ней вплоть до весны следующего года, все это время москвичи проводили в многочисленных великолепных балах и празднествах. Архитектор Владимир Алексеевич Бакарев вспоминал: «1 мая 1818 года день был с самого утра не только светлый, но даже жаркий. Лес, или роща Сокольничья, поле Сокольничье и все улицы, начиная от Кремля и до рощи, с 5 часов вечера в полном смысле покрыты были народом стоявшим, идущим и едущим. В Сокольниках ждали императриц. Кто ж будет сидеть дома, когда представляется случай полюбоваться, насладиться небывалою картиною? Когда мы взошли в рощу, то на главном ее проспекте не было решительно места не только остановиться, но и пройти свободно – все это ждало приезда обеих императриц. Мы своротили в сторону и едва успели оглядеться, как услышали знакомый отголосок «ура!». Мы бросились к дороге, по которой должны были ехать государыни. Но каково ж нам было: мы уже увидали экипаж их, как вдруг ударил страшный гром, за ним ворвался в рощу вихрь, начал ломать и коверкать сучья и самые деревья, потом сверкнула огненная молния, за нею удар, за ударом грома полился дождь как из ведра, а за дождем – хлопками снег! Ей-ей, нисколько не прибавил – так было в самом деле!

Надобно было видеть, какая сделалась в роще суматоха – один другого давил, всякий старался сыскать себе местечко от бури, дождя и снега; особенно были жалки женщины, которых эфирные наряды обратились в мокрые тряпки. Хорошо еще, что все это продолжалось не более 10 минут, если еще не менее»237.

Реклама модистки Фабр. «Московские ведомости». 1868 г.

По случаю визита короля Фридриха Вильгельма Прусского император повелел устроить иллюминацию в Лефортовском дворцовом саду. В тех же записках В.А. Бакарева читаем: «Около вечерен или сейчас после их начала съезжаться публика. К пяти часам послышались отдаленные раскаты грома. Тучу за аллеями видеть нельзя было, потом сверкнула молния и за нею пошел такой дождик, что мы едва могли собрать шкалики и фонари. Публика не знала, что делать, и особенно тем более что на дорожках сделалось сыро и грязно.

Надо знать, что в сад впускали не иначе как по билетам, следовательно, публика большею частию состояла из аристократии или чиновничества и высшего купечества.

Множество дам, аристократок, поместилось в одной из галерей. их столько туда набилось от дождя и сырости, что одни других давили. Смешно было смотреть на них – та кричит: «Ах, я ноги намочила!»; другая: «Ах, Боже мой, я испортила свою шаль!»; те прочие: «Куда годится мой чепец (или) шляпка?»238

В 1829 году Москву посетил персидский принц. В один из июльских дней ему показывали городскую пожарную команду на Девичьем поле. Во время мероприятия начал моросить дождь, который затем перешел в ливень, «однако же принц не обращал на это нимало внимания. Дам была бездна. тысяч на

10 перепортило одних шляпок»239. Дурная погода вообще способствовала быстрому износу одежды – как уверяли во французском журнале мод, «каждая буря приносит торгующим модами и новостями 50 000 франков барыша!»240.

Согласно письмам англичанки, в середине 1820-х годов «многие из русских дам тратят на свои наряды от 4 до 5 сот фунтов в год и что это еще умеренно – модницы тратят намного больше»241. Имея в виду, что один фунт стерлингов соответствовал примерно 25 рублям242, получаем расход в 10–12,5 тысячи рублей. Такими возможностями обладали далеко не все барыни – необходимость вести светский образ жизни истощала финансы небогатых дворян. Красавица Наталья Александровна Вяземская (в первом браке Гурьева) «была слишком мотовата, охотница рядиться и отделывать наемные квартиры и этими излишними тратами ввела мужа в долги и расстроила его состояние.

– Я скорее буду есть размазню без масла и готова отказать себе во всем прочем, но люблю, чтобы то, что я на себя надеваю, было хорошо»243. Говорили, «пришлось заплатить за нее по счетам из модных лавок больше двенадцати тысяч ассигнациями»244.

Реклама из издания: Коммерческий указатель города С.-Петербурга, составленный Викентием Кишкиным-Жгерским на 1831 год

Но далеко не все родственники спешили уплачивать такие долги, и в XIX столетии родители не стеснялись сообщать в газетах о неплатежеспособности своих взрослых отпрысков. Военный советник и кавалер Яков де Санглен поместил в «Московских ведомостях» обращение, адресованное владельцам торговых заведений: «Роскошь сына моего Федора, несообразная с малым состоянием моим, обремененным долгами, заставляла меня неоднократно платить в течение нескольких лет разные долги его и тем отягощать не только себя, но и прочих шестерых детей моих. Как во отвращение сего, так и в предосторожность тем, кои захотят ему сделать доверие, объявляю сим, что он никакого состояния не имеет и что я платить за него долгов не обязан и не буду»245. Орловская 2-й гильдии купчиха Екатерина Францевна Леблан умела считать деньги и сорить ими не собиралась, ее газетное уведомление лишено всяких эмоций, коротко и лаконично: «До сведения моего дошло, что сын мой Франц Клавдиевич Леблан, живущий в Москве, ведет расточительную жизнь. Поэтому покорнейше прошу ему не верить, ибо я долги за него платить не буду»246. Как удалось установить по современным источникам, Екатерина Леблан входила в когорту лучших орловских дамских портних247.

Неумеренные траты иногда приводили к тому, что дворянка оказывалась под опекой, то есть лишалась права самостоятельно распоряжаться денежными средствами и имуществом. Современник записал в дневнике: «Над нашей Катериной Ивановной Яковлевой учреждается опекунство; только не такое нежное опекунство, под каким была она у маменьки и дядюшек до своего совершеннолетия – нет, это опекунство будет тягостное, стеснительное, жестокое, и стражем интересов доброй ветреницы назначается строгий и расчетливый генерал Струговщиков. Увы! Ее разлучают с магазинами и магазинщицами, с мадам Шалме, Дюпаре и прочими отъявленными разбойницами, запрещают забирать в долг на Кузнецком мосту всякое тряпье и подписывать счеты разных усердных услужников, не взглянув на итог. Увы! Увы!»248