Я изучила тело Озана, как свои пять пальцев. После секса он засыпает на 15–20 минут. Обнаженный закутывается в простынь, подложив под затылок правую руку. У него волосатые подмышки. Мне это нравится. Признак мужественности. Сильные руки с заметными бицепсами. Маленькие шоколадные соски, на груди волос мало. Выпуклый пупок, от которого вниз прорастает ниточка темных волос. Смотрится сексуально. Я обожаю целовать его шрам от аппендицита. Кожа у Озана пахнет мускатом и цитрусом. Три родинки на его животе составляют треугольник — это говорит о том, что мужчина целеустремленный, с легкостью преодолевает препятствия.

А вот на лице Озана мужественность пока не обозначена. Когда я смотрю на него спящего, во мне просыпается материнский инстинкт. Хочется взять мальчишку на руки, прижать к груди… Одно огорчает: в этой дружбе с моим мальчиком я переступила черту дозволенного.

Я с удовольствием с ним болтаю. В Озане нет юношеского максимализма. Умеет слушать, дать совет. Впрочем, есть в нем и детское озорство… Значительная разница в возрасте между нами не чувствуется. Он, как я, любит чай с лимоном. Как я, ненавидит есть из мокрой тарелки. Как я, трясется от черного шоколада, презирая молочный. И с таким же нетерпением ждет осень, хотя родился летом… По гороскопу мы несовместимы. Он — Рак. Я — Стрелец. Он — Вода. Я — Огонь. Но нам плевать на астрологическую несовместимость — уж если сгорать, то сгорим вместе…

Озан мечтал стать поваром, но после всемирного успеха Бэкхема передумал. Карьера футболиста стала его многолетней мечтой: «Во сне я вижу себя, играющего на одном поле с Дэвидом. Он пасует мне. Удар! Мяч несется… И в этот момент я всегда просыпаюсь! Интересно, забил бы я гол?» Я улыбаюсь, тереблю Озана за уши: «Конечно, забил бы! Верь в себя…»

Когда он вынимает деньги из портмоне, я прячу смущение за маской безразличия. Принимаюсь подтачивать ногти пилкой, копошиться в тумбочке в поисках противозачаточных таблеток, искать затерявшуюся под кроватью вьетнамку. Он кладет лиры на красный пуфик и запихивает бумажник в задний карман школьного рюкзака. Платит всегда больше положенного. Отказаться от денег — непозволительная роскошь, вне зависимости от статуса посетителя. Для Алексы он может быть больше, чем клиент, — для Джемаля он остается клиентом при любом раскладе. Успокаиваю себя мыслью, что Озан платит за услугу, а не за человеческое отношение. Но вчера все-таки не выдержала, вернула деньги: «Знаешь, почему я не допускаю сердечности в отношениях с клиентами? Чтобы потом не было так тяжело, как сейчас. Мне приятно быть с тобой и ужасно неприятна мысль, что мое отношение к тебе оплачивается!»

Озан подошел близко, поцеловал в лоб: «Beynini böyle saçmaliklarla doldurma. Bunlar kağit parçasindan başka bir şey değildir, Ailemiz için birkaç kuruş yapar, о kadar. Annem Akmerkez'de bunun on katini rahat harciyor».[49]

Деньги Озана я отдаю Джемалю целиком. Отказываюсь от доли. Сутенер подозрительно щурится, интересуется причиной. «Мальчишка, бедняга, даже кончить не может… Еще молоко на губах не обсохло. Спиши на мою благотворительность». Сутенер складывает купюры в карман мятых льняных брюк. Теперь моя совесть чиста, я у Озана денег не беру. У Озана деньги берут обстоятельства.

* * *

Он раскрашивает мое одиночество многоцветней искренних чувств. Запылившийся с годами холст оживил 17-летний мальчик! Озан полон надежд. Я тоже хочу иметь надежду, пусть лживую… Он появляется, обнимает, берет в свои руки мою голову. Так не страшно. Я бережно раздеваю его: сначала тенниску, потом майку-безрукавку. Прижимаюсь к горячему телу, вдыхаю привычный аромат, трусь щекой о крепкую грудь. Слушаю биение молодого сердца. Почему я не сумела стать обычной женщиной? Почему у меня не так, как у всех? Я хочу плюнуть на все, убежать с моим мальчиком на край света и зажить простой жизнью там, где нас никто не знает.

Реальность набрасывается на меня как голодный лев на безвольную жертву. Я отмахиваюсь наяву, потом спохватываюсь и делаю вид, что хотела только погладить Озана по волосам. Насторожился. Он не понимает, что со мной происходит. Думает, наверное, что пьяна. Я расстегиваю его ширинку, приспускаю трусы, укладываю.

Обхватываю рукой отвердевший член. Аккуратно сажусь на него. Озан ласкает мою шею, облизывает подбородок. Приподнимает за ягодицы — настраивает нужный ритм. Он жаждет действия. «Нет. Стоп». Заглядываю в возбужденные глаза мальчишки: «Умоляю, Озан, замри. Я хочу, чтобы ты просто был во мне». Послушно кивает. Обхватываю ногами спину, сильнее прижимаюсь. Дыхание замирает. Закрываю глаза. Считаю секунды: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Распахиваю глаза и смотрю в потолок. На белом бетонном полотне оживает картинка из прошлого: я маленькая в бабушкином саду. Пытаюсь сорвать алую розу. Стебель упругий, шипы ранят пальцы, вот уже струйки крови побежали по рукам. Сорвать бутон так и не получается. Безнадежно…

…С приходом лета я глубже познаю одиночество. Чаще выхожу в центр, наблюдаю за людьми. Смотрю на парочки, гуляющие по набережной, подслушиваю их. Каждому хочется стать героем любовной пьесы или только мне? Вспоминаю про Озана.

Может, я цепляюсь за моего мальчика как за последнюю надежду? Леплю из нашей дружбы более высокие отношения? Зачем? Кого мне обманывать? Себя? Что мне нужно больше, любить или быть любимой? Какая чепуха… Я сама во всем виновата. Нельзя было этого допускать…

…Я стала есть больше острого, хоть и страдаю язвой. Турецкий кофе питает мою гипертонию. Сама же рою себе могилу. Но другого выхода не ищу. Я от многого отказалась, чтобы еще отказаться и от Озана. Пусть будет рядом, и все. На большее я не надеюсь. Я как животное в зоопарке, мечтающее о свободе, — никогда, никогда ее не будет…

На желтом настенном календаре обвожу голубым фломастером дни, проведенные в объятиях Озана. Голубой стал для меня цветом счастья, готова купить целый завод по выпуску голубых фломастеров и раздарить на улицах. Пусть каждый получит немного счастья…

Я медленно заболеваю. Им. Погружаюсь на дно океана слез. Мучаюсь от ноющей боли в желудке. Если сводит желудок, значит, влюбилась. До недавнего время я не помнила этого симптома, переживания последних дней напомнили. Страшно… Мои мысли следуют за ним. Где он, что он делает, когда придет… Я спрятала постельное белье, пропитанное запахом его тела, в ящик комода. Не понесу в прачечную. Часто достаю заветные простыню и наволочку. Хлопок кремового цвета с белыми аппликациями. Нюхаю и погружаюсь в соблазнительную истому минувших дней. Мой милый мальчик… Я хочу существовать с ним в унисон, стать его тенью — или воздухом, который он вдыхает. С легкостью проникать внутрь, наслаждаться теплотой юношеского тела. Я хочу держать руку Озана в своей руке. Я хочу курить вместе с ним по ночам, разглядывая звездное небо над уснувшим Босфором. И еще я хочу посылать к нему голубей с романтичными весточками. «Жду тебя, мой мальчик…»