В дверях конюшни появился немецкий солдат. Он спросил у старика, может ли тот продать ему гуся. Старик ответил: «Думаю, да». И оба вышли из конюшни. Я видел, как они прошли через двор и скрылись за домиком на его краю.

Потом я отправился в амбар, где хранились семена, и растянулся на кипе мешков. Через пару часов я проснулся и увидел, что передо мной стоят старик и девушка. Он снял шапку и протянул мне лист бумаги.

– Сколько вы взяли с солдата за гуся? – спросил я.

– Пятьдесят лей, – ответил старик. – Я знаю, что пятьдесят лей – это много, но сейчас все так дорого.

Пятьдесят лей? Это пять лир. Я посмотрел на листок бумаги. Это расписка о реквизиции двух лошадей. Она написана на немецком, и на ней подпись немецкого офицера.

– Они только что реквизировали их. Как вы думаете, нам заплатят за них? – спросила меня девушка.

– Конечно, – ответил я, – с этой распиской все в порядке. Она выписана от имени немецкого военного командования.

– Как вы думаете, нам дадут за них хорошую цену?

– В любом случае больше, чем вам заплатили за гуся, – ответил я со смехом.

Девушка посмотрела на меня с ноткой замешательства. Она слегка покраснела.

– Видите ли, – продолжала она, – может быть, дедушка запросил за того гуся слишком много. Но понимаю, что пятьдесят лей – это слишком много. Но вы должны нас извинить. Что, по-вашему, мы можем знать о ценах? Большевики обычно говорили нам: «Это стоит очень дорого, и это стоит слишком дорого». Вы должны начать с того, что рассказать нам, сколько стоит лея, по сравнению с рублем.

Она говорила это с важным видом, нахмурив брови.

«Умная девушка, – подумал я про себя, – хорошая девушка».

– Я бы посоветовал вам, – сказал я ей, улыбаясь, – быстро отправиться в штаб и попросить полковника назначить цену на гусей, иначе все подразделение будет здесь через пять минут, чтобы покупать ваших гусей по пятьдесят лей.

Девушка рассмеялась, хлопнув себя по бедру. Потом ее глаза потемнели, а щеки постепенно налились румянцем. У меня сложилось впечатление, что у нее появилась в голове мысль, что-то, о чем она боится сказать. Наконец, набравшись смелости, девушка спросила:

– Как вы думаете, прежний землевладелец вернется?

– Прежний – нет, потому что он был евреем. Его место займет кто-нибудь другой.

– А не могут нам разрешить оставить землю за собой?

Я не знал, что ей ответить. Мне очень хотелось бы сказать ей «да». Вообще-то говоря, сельскохозяйственные реформы, которые в Румынии провел Братиану (самые смелые преобразования в сельском хозяйстве, проведенные в интересах мелких фермеров), можно сказать, достигли своей цели. Я сказал себе, что в случае с Бессарабией, которая была возвращена СССР всего год назад, сложности возврата к буржуазной системе хозяйствования не должны быть такими значительными, как, например, в Советской России. Ведь на Украине и по России в целом проблема, несомненно, будет гораздо более сложной, и ее решение потребует особой осторожности.

– Все будет хорошо, вот увидите, – сказал я девушке. – Конечно, сначала может возникнуть какая-то неопределенность. Невозможно изменить все за одну ночь.

В это время за дверью во дворе собралась небольшая толпа. Она состояла из мужчин старшего возраста (вся молодежь была призвана в армию), женщин, девушек, детей и нескольких юношей, наверное, слишком молодых, чтобы служить в армии, либо негодных к службе по какой-то причине. Все они пристально смотрели на меня. Пожилые мужчины стояли понурив головы; молодежь выглядела более уверенной в себе, ни единым жестом или общим поведением не выказывая беспокойства.

– Что им нужно? – спросил я девушку.

– Они ждут, чтобы кто-то объяснил им, что делать.

– Пусть они продолжают делать то, что делали прежде, то, что делали до сегодняшнего дня, – ответил я несколько растерянным тоном. – Мне кажется, что в данный момент так будет лучше в любом случае.

Девушка снова нахмурила брови и молча, ничего не ответив, посмотрела на меня.

«Это умная девушка, – снова подумал я про себя, – хорошая девушка».

До сегодняшнего дня дела на ферме, по сути, вела она. Именно ей приходилось вести дискуссии с инспекторами из сельскохозяйственного центра, с офицерами, занимавшимися реквизициями, с руководством колхоза. «Какая замечательная девушка», – думал я. Это она отдавала распоряжения, говорила крестьянам, что они должны делать, защищала интересы фермы. Теперь ей не на что больше рассчитывать, она больше не будет здесь распоряжаться.

– Ведите себя точно так же, как и прежде, – посоветовал я ей, – пока они не отдадут вам новых распоряжений, не скажут, каким будет новый порядок.

Девушка улыбнулась.

– Мы защищали наши поля, – слегка вспыхнув, заметила она. – Мы не делали ничего плохого.

Все обстояло так, как будто ферма в Скуратовом, селения Старо-Кетрушика и Нова-Кетрушика, Братушаны и Шофронканы и Зайканы, все эти крестьяне, их жилища и поля, необозримые просторы пшеницы переживали болезненный переход от одной к другой диаметрально противоположной общественной, политической и экономической системе, будто сейчас они как раз и переживали беспокойный и опасный момент метаморфозы, можно сказать, критический момент.

– Конечно, вы не делали ничего плохого, – ответил я.

Через несколько часов я вышел из амбара и прошел через двор фермы. Я заснул в амбаре, а когда проснулся, мой рот был полон пыли, и я чувствовал мучительную жажду. Над фермой царила странная тишина. Старик сидел у входа в конюшню. Я попросил у него стакан воды. Он посмотрел на меня безжизненным взглядом и не ответил. Я отправился к колодцу. Вдруг на земле у конюшни, возле стены, я увидел красный платок и две босых ноги. Это была та девушка. Ее лицо было окровавлено. Я накрыл лицо девушки своим носовым платком.

– Нет, вы не сделали ничего плохого, – сказал я себе.

Корноленса, 14 июля

Когда мы выезжали с фермы в Скуратовом, еще не рассвело. Двигатели кашляли и захлебывались. Эти звуки напомнили мне знаменитый клич греческих гоплитов Ксенофонта: «Хайре! Хайре!» Небо на востоке было цвета бледного серебра. Пшеничное поле издавало бормочущий звук, будто вода мягко текла вдоль берегов. Постепенно холмы стали менее крутыми. Теперь они имели форму женской груди. Каждая из этих обширных выпуклостей была отделена от следующей небольшой складкой на земле, которую нельзя было назвать долиной в полном смысле этого слова. Это была просто тенистая лощина, мирная и убаюкивающая. На склонах были разбросаны группы пехотинцев. Они занимались операцией по прочесыванию местности. Они медленно двигались вперед вдоль дорожной колеи, их фигурки отчетливо выделялись на бледнеющем небе.

Впереди нас разгорался бой. Русские контратаковали. Контрнаступление русских развивалось не только на нашем участке фронта. Оно, скорее всего, началось в районе города Бельцы, к югу-востоку отсюда, в румынском секторе. Справа от нас проносятся разъезды румынской легкой кавалерии. Они осуществляют связь нашей колонны со смешанной румыно-германской колонной, наступающей под углом к направлению нашего движения.