?

Словом, для Мастона в этой науке не было преград и пределов.[27]

Таков был уважаемый секретарь Пушечного клуба. И вот почему его друзья, возлагая на Мастона решение какого-нибудь вопроса, требующего математических познаний, вполне доверялись ему. Вот почему Мастону было поручено членами Пушечного клуба решить задачу о полёте пушечного ядра на Луну! И вот почему украшенный ореолом славы он пленил сердце Еванжелины Скорбит.

Впрочем, в данном случае, то есть в решении проблемы овладения Северным полюсом, Мастон не предвидел для себя особых трудностей. Предстоящая задача, очень сложная для всякого другого, для него была сущим пустяком.

Да, Мастону можно было довериться! Даже в таком деле, где ошибка могла обойтись в миллионы долларов! Никогда ещё во всю свою жизнь, начиная с детского возраста, когда его юная голова работала над решением какой-нибудь несложной арифметической задачи, не сделал он ни единой ошибки даже на тысячную долю микрона[28]. И если бы когда-либо в жизни с ним случилась подобная беда, он, не колеблясь, пустил бы пулю в свой гуттаперчевый череп.

Нам важно было остановить внимание читателей именно на этой особенности Мастона. Прежде чем продолжать рассказ, необходимо вернуться к событиям, которые произошли несколько недель назад.

Почти за месяц до опубликования известного читателям объявления о продаже Северного полюса, обошедшего Старый и Новый свет, Мастон получил поручение сделать все нужные для своего проекта вычисления.

Секретарь Пушечного клуба уже много лет жил в доме № 179, на Франклин-стрите – одной из самых тихих, спокойных улиц Балтиморы, вдали от беспокойных деловых кварталов города. Здесь к нему не достигал шум толпы, столь ему ненавистный.

Не имея никаких средств, кроме небольшой пенсии артиллерийского офицера в отставке и жалованья секретаря Пушечного клуба, Мастон занимал очень скромное жилище, известное под названием Баллистик-коттеджа. Он жил один, с слугой, которого он иначе не звал, как Пли-Пли – прозвище, достойное старого артиллериста. В сущности, это был не слуга, а скорее друг. Старый служака-бомбардир ухаживал за своим хозяином, как ухаживал он когда-то за своей пушкой.

Мастон причислял себя, и не без основания, к закоренелым холостякам, давно усвоившим убеждение, что если на свете и можно ещё существовать, то исключительно человеку, не связавшему себя брачными узами. Если он жил так одиноко в своём Баллистик-коттедже, то по доброй воле. Ему стоило только выразить малейшее желание, и одиночество его мгновенно сменилось бы на жизнь вдвоём, а его скудные средства – на миллионное состояние. Он не мог сомневаться в том, что миссис Скорбит сочла бы за счастье… Но в том-то и дело, что сам Мастон, по крайней мере до сей поры, не мог счесть за счастье…

Баллистик-коттедж был простым домиком в два этажа: нижний этаж состоял из гостиной с верандой, из столовой и пристройки, прилегающей к дому, в которой помещались кухня и кладовая. Во втором этаже была спальня, окнами на улицу, и кабинет почтенного математика, выходивший окнами в сад; это было тихое убежище, в стенах которого было сделано столько вычислений, что им позавидовали бы Ньютон, Лаплас и Коши[29], взятые вместе.

Великолепный дом, занимаемый вдовой Скорбит, представлял совершенную противоположность скромному коттеджу её друга. Он находился в одном из самых богатых кварталов Нью-парка и затейливой своей архитектурой, с резными балкончиками и колоннами, не то в готическом стиле, не то в стиле ренессанс, своими роскошно меблированными гостиными, высокой залой, картинной галереей, в которой преобладала французская живопись, лестницей на две стороны, наконец всей обстановкой богатого дома – невольно приковывал к себе внимание. Позади дома тянулся прекрасный сад, с лужайками, с большими деревьями и фонтанами. А над ним возвышалась башня, на которой развевался голубой с золотом флаг миссис Скорбит.

Целых пять километров, если не больше, отделяли особняк в Нью-парке от Баллистик-коттеджа. Чувствовать себя на столь далёком расстоянии от друга было слишком тяжело для Еванжелины Скорбит, и, по её настоянию, оба дома были соединены прямым телефонным проводом. Это позволяло их обитателям разговаривать друг с другом в любой час дня и ночи. Разговаривающие, правда, не могли видеть один другого, но слушать – сколько угодно. Никто, вероятно, не удивится, если мы скажем, что миссис Скорбит чаще вызывала к телефону Мастона, чем Мастон – миссис Скорбит. Когда в кабинете математика раздавался телефонный звонок, он нехотя оставлял свою работу, не спеша подходил к телефону и, проворчав что-то на дружеское приветствие миссис Скорбит, спешил вернуться к своим расчётам. Телефонная проволока, надо полагать, несколько смягчала резкий тон Мастона, так как богатая вдова отходила от аппарата вполне удовлетворённой.

3 октября, после окончательного, довольно продолжительного совещания, секретарь Пушечного клуба простился с товарищами и удалился в свой домик с целью приняться за работу. Важное дело, порученное ему, состояло в том, чтобы сделать вычисления по механике, относящиеся к предполагаемой эксплоатации каменноугольных копей в области полярных льдов.

На эти вычисления Мастон предполагал употребить не меньше семи-восьми дней. Чтобы избежать помехи в занятиях, было заранее условлено, что в это время никто не будет беспокоить математика в его домике. Такого рода решение было большим горем для Еванжелины Скорбит, но… она вынуждена была покориться. Накануне добровольного затворничества Мастона к нему зашли, в последний раз, Барбикен, Николь, Билсби и ещё несколько членов Пушечного клуба, чем воспользовалась миссис Скорбит и тоже присоединилась к друзьям математика.

– Нет сомнения, дорогой Мастон, что успех за вами! – сказала она ему, прощаясь.

– А главное, Мастон, смотрите, не сделайте ошибки! – улыбаясь, шутливым тоном прибавил Барбикен.

– Разве можно допустить, что Мастон ошибётся!.. Да что вы!.. – воскликнула вдова, оскорблённая за своего друга.