Ладно, признаюсь, я тоже немножко трискаидекафоб.

Вообще-то нас таких должно быть много, иначе билеты на места с роковым номером не разбирали бы самыми последними…

Наконец по бортовому радио объявили, что самолет начинает снижение, и я убрала чудо-щетку в сумку.

Мальчик рядом тоже спрятал смартфон и изволил обратить внимание на меня, спросив с неподдельным интересом:

— А вы кто? Секретный агент?

— Можно и так сказать, — сговорчиво согласилась я, поскольку тбилисская миссия моя для большей части прогрессивного человечества (за исключением одной только Трошкиной) и впрямь была жутко секретной.

Багаж я получила быстро, а вот гонца за медом ждала минут двадцать. Стояла, как было велено Заразой, на виду в центре зала, нетерпеливо притопывала ножкой и быстро теряла с трудом обретенное спокойствие.

Минут пять я держала дурацкую корзину в руках, потом устала и поставила ее на пол рядом с чемоданами каких-то других пассажиров.

Потом решила, что пасторальная корзинка с добротными кожаными чемоданами не гармонирует, и накрыла ее своим платком — синей стороной кверху, потому что яркий красный рядом с благородным кофейно-коричневым смотрелся бы вульгарно.

Желудок опять начал ворчать.

Дуэтом с ним я вслух ругала Зару Рафаэловну.

Уже разошлись, дождавшись своих клиентов, гостей или родственников, все встречавшие наш рейс — и те, что с табличками, и те, что с букетами. Даже того бормотавшего невротика-трискаидекафоба, который истово молился в самолете, увели какие-то крепкие строгие парни, похожие на переодетых в цивильное санитаров. А дружественные Заре Рафаэловне любители редкого кубанского меда все не появлялись, и через двадцать минут нервного перетаптывания я решила их больше не ждать.

В конце концов, если передачка Заразы им так нужна, пусть приезжают за ней ко мне в отель. А если не нужна — я свое дело выполнила, гостинец в тбилисский аэропорт имени Руставели доставила, остальное меня не волнует. Могу теперь вообще сама этот мед сожрать, жаль, сладкого не хочется.

Хотелось яичницы с сосиской и помидорами, кофе и тостов.

В обменнике на выходе из зоны прилета я поменяла доллары Заразы на грузинские лари и купила в автомате на остановке стаканчик американо.

Между делом убедилась, что папуля был прав, у местных мужчин и впрямь напрочь сносит голову от роскошных блондинок: рядом с микроавтобусом, в который неспешно усаживались красотки из белорусского танцевального ансамбля, мужик, похожий на охранника, картонкой с надписью «Минский сувенир» лупил по мордасам какого-то брюнетистого типа. А тот даже не отмахивался — отчаянно рвался за светловолосыми красотками, вот ведь чокнутый фанат!

Выпив кофе, я несколько взбодрилась и с чемоданом в одной руке и изящно задекорированной синим платочком корзинкой в другой села в свой автобус.

* * *

— Первый, это пятый! К курьеру никто не подошел! Повторяю: к курьеру никто не подошел! Курьер покидает место встречи, прикажете продолжать наблюдение? — прикрываясь ладошкой, пробормотал в уголок воротничка гражданин неприметной наружности.

— Продолжайте наблюдение, — распорядился воротничок, и неприметный гражданин успел запрыгнуть в отъезжающий автобус.

Спустя считаные минуты другой гражданин, тоже бывший бы неприметным, если бы не свежие ссадины на невыразительной физиономии, атаковал радиоузел аэровокзала, вах, умоляя и мамой прося озвучить жизненно важное объявление.

— Пассажира Инну Кузнецову, прибывшую из Екатеринодара, просят срочно подойти к информационному центру на первом этаже аэровокзала, — дважды повторило радио.

Но Инна Кузнецова объявления не услышала.

* * *

Трошкина заранее объяснила мне, на каком рейсе нужно ехать и где следует выходить. Она даже пообещала лично встретить меня у памятника Шоте Руставели.

Встретила, ага.

Плавно покачивающуюся фигурку в элегантном белом платьице я заметила издали. Она являла разительный контраст с водруженным на постамент суровым и непоколебимым мужчиной из темного камня.

— Гамарджоба, дорогая! — приветствовала я ее, как тут принято.

— Ага. А вы кто? — спросила в ответ подружка совсем как тот мальчик в самолете.

— Я твоя лучшая подруга и по совместительству сестра твоего мужа, — напомнила я и сняла темные очки.

— Ты изменилась, — заметила Алка.

— Само собой, я стала еще краше, — кивнула я. — Меня другое удивляет: ты пьяна!

Нетрезвая Трошкина — крайне редкое природное явление.

— Н-н-не-е-е…

— Какое — «не», определенно пьяна!

— Н-н-не-е-емножко, — договорила Алка, тряхнув пушистой челкой, как капризный пони.

Она попыталась показать это самое немножко жестом, но пальцы ее не слушались, образуя бессмысленную растопырку.

Язык, однако, у пьянчужки еще не сильно заплетался, да и логика ей не изменила:

— Что еще делать о-о-одинокой девушке в чужом городе, где так много хор-р-рошего вина и нет н-н-никого, кто мог бы удержать ее от пьянства?

Это явно был философский вопрос, и я промолчала. Тем более что у меня были сомнения, что я смогу и захочу удерживать одиноких девушек от пьянства. Скорее, наоборот.

— Ну, ты хотя бы успокоилась, — отметила я.

Трошкина снова кивнула:

— Йа-а…

— Ты переходишь на немецкий? Не надо, я его не знаю, — напомнила я.

— Йа-а внимательно рассмотрела записку. Почерк йа-авно Зямин, буквы ровные, н-нажим аккуратный. Н-не похоже, чтобы он н-нервничал, вот и йа-а н-не буду, — Алка дерзко икнула. — Хотя йа-а н-на всякий случай сходила с утра на плотину.

— На какую плотину?

Воображение нарисовало мне простоволосую Трошкину на высоком речном берегу. Она стояла над обрывом а-ля Катерина из пьесы «Гроза», и пьеса сия закончилась, как известно, самоубийственным прыжком героини в воду.

— Правильнее сказать, эт-то шлюз, он там. — Алка мотнула головой в напрасной попытке указать направление. — Н-ниже по течению реки, всего в паре остановок от нашего дома, оч-чень удач-чно. Там вода зам-медляется и, в-видимо, какие-то фильтры стоят, потому что н-аа поверхности скапливается разный мусор, пла-а-а…

— Плавает?

— Пла-астиковые бутылки, ветки и т-тому подобное!

— И ты смотрела, не плавает ли среди этого мусора тело Зямы? — охнула я. — Алка, тебе нужно попроситься в подмастерья к мамуле! Ты сможешь продолжить ее дело по сочинению ужастиков.

— У меня пока н-нет уверенности, что я вправе претендовать н-на участие в фа-амильном бизнесе, — немного подумав, призналась Трошкина. — Поговорим о-об этом, если Зяма ко мне вернется.