Дальнейшее действие развернулось на кухне, где Ланенский-отец, смахнув всю утварь со стола, перегнул поперек него Ингу, навалился сзади, кряхтел и рычал.

— Убью! — теперь уже завопил сын, бросился отцу на спину, оплел руками его короткую жирную шею, напряженными длинными пальцами нащупывая глаза — выцарапать, выдавить, вырвать.

Генеральный директор разразился ругательствами, двинул назад локтем, и Владислав, как совсем недавно и я, воспарил над полом, врезался в стенной шкаф, вдавив его дверцы внутрь. Но злоба его была слишком велика. Еще не отойдя от боли и шока, он вскочил и провел два правильных боксерских свинга в голову отцу. Бесполезно, Виктор Евгеньевич даже не почувствовал ударов, зато приложил своему отпрыску так, что тот повторил свой полет уже с более тяжелыми последствиями. Смуглое лицо молодого человека заливала кровь, он грохнулся на спину, что-то хрипел и сучил ногами. Но на этом пузан не успокоился. Забыв об Инге и о своей страсти к ней, он взгромоздился на Владислава и стал неистово колошматить его головой об пол. Я пытался оттащить Виктора Евгеньевича, заламывал ему руки, лупил по почкам. Еде-то рядом визжала и металась полуголая Инга. Оставалось последнее. Задрав куртку, я стал вытягивать пистолет. Хороший удар рукояткой по затылку, несомненно, выведет на время из строя обезумевшего управляющего и спасет жизнь его сыну, хотя особых симпатий я к нему не испытывал. Но я опоздал. Ланенский-старший отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, я опрокинулся навзничь, в голове зашумело, перед глазами поплыло. Еще немного — и я снова потеряю сознание.

Не потерял, а, наоборот, в следующую минуту окончательно пришел в себя. Рядом кто-то громко хрипел, наверху жалобно икал. Икала Инга, держа в руке чугунную сковородку. Хрипел Виктор Евгеньевич Ланенский, только что ощутивший затылком всю прелесть ее тяжести.

— Я не хотела… не хотела его убивать… — бормотала девушка. — Но иначе… иначе он бы убил Владика…

Она больше не растягивала слова, не выглядела такой карикатурной. Она даже мне нравилась. Я пощупал толстосуму пульс, осмотрел голову.

— Ты не убила его, просто вырубила, — успокоил я Ингу. — Владиславу досталось больше. Подай воды, приведем его в чувство и умоем лицо.

Менеджер «Миллениума» зафыркал и открыл глаза. Восстанавливался он на редкость быстро, не стонал и не плакался. Я сделал вывод, что он не такой и слюнтяй, каким бы я хотел его видеть. Выбравшись из-под отца и даже не спросив, что с ним, он направился в ванную. Меня он тоже не замечал.

— Собирайся, Инга! — выкрикивал он оттуда. — Мы уезжаем. Я не оставлю тебя с этой жирной мразью. И пусть только попробует нам помешать. Клянусь, убью.

— Владик, у меня нет денег, — с прежним занудством проговорила блондинка из прихожей.

— Зато у меня есть. Нам хватит.

Но Инга не послушала его. На цыпочках она прокралась на кухню и, ничуть не стесняясь моего присутствия там, запустила руку за пазуху своему теперь уже бывшему любовнику. Достав вместительный кожаный бумажник и выпотрошив его, она осталась удовлетворена. Я ничего не сказал ей. Мне уже было на все наплевать. Хотелось лишь, чтобы эти двое как можно скорее исчезли с моих глаз. И лучше бы навсегда из моей жизни. А охранять сбережения Ланенского-старшего я не подписывался.

— Идем, — позвал девушку Владислав. — Пусть сыщик ворочает этого борова, если ему так нравится.

Инга хмыкнула и вышла из кухни. Вскоре хлопнула входная дверь. Я остался наедине с неподъемной тушей. Сидел, курил и прислушивался к его хрипам. Жирная грудь плавно и высоко вздымалась. Право, ничто не угрожало жизни Виктора Евгеньевича Ланенского. Я сам частенько находился в таком же состоянии. Последний раз — полчаса назад.

Когда лежавший зашевелился и открыл глаза, я встал, обулся и ушел.

Хотя квартира и была коммунальной, ни в коридоре, ни на кухне я не встретил ни одного человека. Лишние вопросы вездесущих жильцов, склочных и сварливых от неустроенности и финансового неблагополучия, какими, как правило, бывают обитатели таких домов, мне были совершенно ни к чему, однако я столкнулся с другой трудностью: не зная, где выключатель, я брел в потемках, держась за стены. Уличный фонарь, покачивающийся прямо под окнами, светил лишь самому себе, а у моей зажигалки сломался кремень. С главной дороги свернула какая-то машина, снизив скорость, включив дальний свет, она, переваливаясь на кочках, пробиралась в глубь спящего квартала. На секунду желтый луч зацепил стекла, выплеснулся мне под ноги спасительной волной, иначе бы я врезался в длинную батарею пустых бутылок. Блеснули узкие горлышки, стройные, прижатые друг к другу стеклянные тела — точно солдаты на параде. Еще заметил я две двери, расположенные друг против друга, из-под одной пробивался слабый свет, хотя внутри было тихо; ясно, мне не сюда. Шагнув к другой двери, я достал ключ, на ощупь обнаружил замочную скважину. Крякнуло оглушительно, словно выстрелили над ухом. Еще оборот, еще выстрел. Опасливо покосился в сторону соседних дверей. Казалось, звуки эти можно услышать не только там, но даже на улице. Ничего. Открыл, вошел, с головой окунулся в тяжелый кошачий дух. Провел рукой по стене, сразу же наткнулся на допотопный выключатель, повернул, заморгал от яркого света. Свет могут увидеть с улицы, но я просто не позаботился о такой вещи, как карманный фонарик. Я здесь долго не задержусь. Мне бы только питомца. И желательно не почившего голодной смертью.

Огромный черно-белый кот, хрипло возопив от радости, спрыгнул с подоконника, стал увиваться возле моих ног, тарахтеть, выказывая свое дружелюбие даже к чужим. Корма у него уже совсем не осталось, воды — на донышке.

— Потерпи, скоро ты нажрешься от пуза, — шепнул я, почесывая ему за ушком. — Мы же с тобой одной породы, ежедневно потребляем кильку и не думаем загибаться.

Далее я обошел комнату. Прямо скажем, жили брат и сестра Николины небогато; интересно, на что же уходили деньги, которые добывал Коля таким нелегким и опасным ремеслом, как грабежи, налеты и убийства? Кроме цветного импортного телевизора (а кого им сейчас удивишь?), в комнате не было ничего ценного. Я заглянул в шкаф. Из вороха наваленной там одежды извлек короткую кожаную курточку, джинсы, свитер, пуловер, высокие ботинки на каблуке. Все это я сложил в найденную здесь же дорожную сумку. В выдвижных ящиках обнаружил более интимные вещи дамского гардероба, перебирать не стал, запихал в полиэтиленовый мешок и отправил поверх прочей одежды. Кот терся о мои ноги и урчал так громко, что я не сразу услышал, как скрипнула, отворяясь, дверь соседей. Я тут же вспомнил, что, войдя, лишь прикрыл за собой дверь в Настину комнату, не желая повторной канонады несмазанного замка.

— Зря стараешься, Колек, я же предупреждал, от меня не уйдешь, — раздался за моей спиной обманчиво слащавый голос. Тут же раздался сухой щелчок, должно быть, незнакомец снял пистолет с предохранителя. — Оборачивайся медленно, руки за головой.

Клоун — а это, бесспорно, он — стоял в дверях, взвешивая на ладони «пушку». Он был абсолютно спокоен, даже равнодушен. Желтые соломенные волосы, белесые брови и ресницы, словно выцветшие, голубоватые глаза. Один уголок безгубого рта печально опущен вниз, в то время как другой как-то неестественно вывернут, вздернут и имеет продолжение в виде бугристого шрама, тянущегося по сильно выступающей скуле до мочки уха. Парень примерно моего роста, но гораздо худощавей, хлипче, правда, пистолет в его руке сводит все мои шансы к нулю. Поняв, что я не Николай, Клоун продолжил так же безразлично смотреть на меня, не давая выхода эмоциям, лицо его по-прежнему оставалось бледным, отрешенным. Он ждал.