А ведь бабка была одинока как перст, после смерти сына у нее осталась лишь одна родная душа — он, Генрих Иванович, Геночка…

«Сколько ж ей сейчас? — виновато размышлял Потапов, сидя в опустевшем кабинете. — Жива ли? Вряд ли… Зря я, наверное, потащусь завтра… А-а-а черт! Хватит! Поеду — хоть на могилу схожу!»

«Мерседес» Потапова с трудом втиснулся в небольшой заснеженный дворик. Генрих Иванович вышел из машины и огляделся: все вокруг было родным и знакомым, только, как по волшебству, стало как-то меньше и невзрачней. И когда-то ярко-желтый, а теперь облезло-серый дом, и покосившаяся беседка, и сараи, на крышах которых играли в моряков и пожарных… Лишь старый тополь в углу двора остался таким, как и прежде, — необъятно-большим и могучим.

По скрипучим ступеням Потапов поднялся к двери бабкиной квартиры. Он, хоть и надеялся в душе застать бабу Аню живой, все-таки больше думал о том, знают ли живущие здесь люди, где ее похоронили.

Звонок не работал. Потапов постучал. За дверью было тихо. Он постучал еще — сильнее. Снова тишина. Генрих Иванович опять принялся стучать и вдруг услышал сзади:

— Что колотишь-то? Видишь, нету никого.

Он обернулся и увидел бабку — живую, здоровую и очень сердитую.

— Во-о-от колотит… Дверь сломать хочешь? — ворчала она.

— Ба! — радостно воскликнул Потапов. — Ба, это же я, Генка!

Старушка охнула и, выронив кошелку, всплеснула руками.

— Геночка, внучек родненький!

Она тесно прижалась к нему своим худеньким тельцем, обливаясь слезами и приговаривая:

— Слава тебе, Господи! Дождалась, сподобилась! Услыхал Господь мои молитвы! Радость, радость-то…

Они проговорили больше часа, потом бабка спохватилась:

— Геночка, да ведь ты с дороги — есть, наверное, хочешь! А я, дура старая, давай лясы точить… Сейчас, сейчас я что-нибудь… Оладушков хочешь?

Бабка засеменила на кухню, Потапов пошел следом. Старушка открыла дверцу старенького холодильника и тут же, досадно махнув рукой, захлопнула. Генрих Иванович успел заметить, что, кроме нескольких упаковок лекарств и банки каких-то консервов, там ничего нет.

— Вот что, ба. Ты оладушков мне потом испечешь, ладно? А сейчас я тебя угощу.

Он вышел во дворе и подозвал шофера. Выслушав указания шефа, тот сел в машину и укатил.

Потапов вернулся домой.

— Ба, а Вовка Юрлов здесь?

— Здесь, где же ему быть! И он, и Сашка Немец, и Витька — все твои дружки здесь.

— Давай позовем их? И соседей тоже — Пономаревых, Гусевых, Монаховых. Посидим, поговорим, выпьем маленько, а?

— Да позвать-то, Геночка, надо бы. Радость ведь какая… Вот только угощения-то у меня…

— Ты, ба, об этом не думай. Гостей примем по-людски — не сомневайся. Как только собрать?

— А я Тамарку попрошу. Она баба шустрая — мигом всех обежит…

Подготовку застолья охотно взяла в свои руки соседка, Тамара Пономарева, громогласная бой-баба, заставившая всех приглашенных трудиться в поте лица. Мужики разгружали вернувшийся потаповский «Мерседес», извлекая из его бездонного чрева коробку за коробкой. Смеялись и подкалывали шофера Костю — влетит, мол, тебе, парень, от шефа за расточительство Тот пожимал плечами и кивал на Потапова.

— Генрих Иванович велел: еды и питья — лучшего и сколько влезет.

Потапов таскал коробки со всеми и тоже смеялся.

Женщины готовили стол. Резали, раскладывали, вскрывали все новые банки и коробки, удивляясь и перешучиваясь.

Веселое возбуждение, охватившее всех при подготовке застолья, не пропало и после, когда наконец уселись за стол. Во главе его заняли места Генрих Иванович и баба Аня, принарядившаяся и сияющая от радости и гордости за внука.

К первой рюмке полагался тост. После недолгой шутливой перепалки встал Сашка Немчинов, по-поселковому — Немец. Он заметно волновался, стопка подрагивала в его больших ладонях с намертво въевшимся в кожу металлом.

— Я что хочу сказать? Вот приехал Генка Потапов — дружок наш. Не ехал, не ехал, а тут взял и прикатил. Деловой человек, директор фирмы, бросил все и поехал вдруг к бабке, можно сказать, в деревню. А почему? А потому, я считаю, что родина его тут. И дед его, и отец, да и сам он — на этой земле выросли. Сколь тебя здесь не было? Вот — почти двадцать лет! Двадцать лет жил он где-то, учился, работал, капиталы свои сколачивал, а родина его не отпускала. Держала крепко все эти годы — иначе бы не приехал, ясно! Вот ведь, подумайте, сила какая! Молодец, Геныч, что не забыл Каменку нашу! Вот за это давайте и выпьем: чтоб не забывать главного — кто мы и откуда!

И зазвенели стаканы, застучали вилки да ложки, заговорили все разом.

— Генк, а помнишь, как ты с тарзанки сорвался — прямо мордой о корягу?!

— А как раков ловили, а? Раков-то?.. Эх, раков бы сейчас…

— Вон крабов лопай! Раков ему!..

— Ну, Афанасьевна, будешь теперь жить как у Христа за пазухой…

Гости захмелели, отяжелели, общий оживленный разговор разбился на отдельные островки. Пришло время песни. Первым не выдержал дядя Митя Гусев, кряжистый старик с огромным сизым носом. Он поднял руку, привлекая к себе общее внимание, и неторопливо забасил:

— Спят курганы темные, солнцем опаленные…

Песню дружно подхватили — в шахтерском поселке ее знали и любили все от мала до велика. И пошло-поехало! Одна за другой зазвучали за столом старые, любимые мелодии. И пели-то хорошо — вдумчиво, без горлопанства, с душой.

Потапов не пел — слушал. Он тоже слегка захмелел, и его охватило странное, неведомое ему состояние абсолютного и безмятежного покоя. Среди этих родных и милых людей он чувствовал себя необычайно тепло и уютно, а все его многомиллионные дела казались сейчас мелкими и далекими. Да, Сашка прав, это — родина. Все они здесь — от одних корней, от одной земли… Потому и хорошо так, что — дома…

В общем хоре поющих отчетливо выделялся поразительной красоты женский голос. Потапов не сразу смог определить, чей он. А когда понял — удивился. Голос принадлежал сероглазой девушке с роскошной, в руку толщиной, светло-русой косой, сидевшей в дальнем углу стола. Эта коса давно уже привлекла внимание Генриха Ивановича. Он наклонился к бабке:

— Ба, а кто эта певунья?

— Это ж Тамаркина дочка, Настасья. Ты ее должен помнить — когда отца твоего хоронили, она уже, пожалуй, бегала.

Потапов задумчиво смотрел на девушку. Он вспомнил ее, крохотную, похожую на куклу, забавно топающую по двору… Да, летит времечко…

Бабка перехватила взгляд внука и, дождавшись конца песни, громко заявила:

— Отдохните-ка немного, гости дорогие! Пусть нам Настя споет. Неси свою гитару, девонька…