Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оскорбление за оскорблением! — Рорк со смехом просунул руку ей за спину и привлек к себе. — Ты задолжала мне целую кучу извинений.
— Тогда мне лучше начать прямо сейчас.
После поцелуя Ева перекинула ногу через колено Рорка и оседлала его. Требовалась определенная гибкость и энергия, чтобы принести серьезное извинение прямо в его кресле, но Ева не сомневалась, что справится с этим.
Он заставил ее испытывать самые разные ощущения, но она сама нуждалась в них. Жажда, голод, насмешка, любовь и страсть. Она ощущала пламя его желания и неутоленную жажду, когда его губы терзали ее рот. Ее собственное тело наполнилось таким же пламенем и жаждой, когда он срывал с нее одежду.
Вся его жизнь была в этой странной женщине — не просто в ее гибком соблазнительном теле, но в ее разуме и духе, заключенном в эту форму. Она могла волновать и раздражать, очаровывать и разочаровывать, но все это каким-то образом сочеталось с его внутренним «я» и делало его целостным человеком и сильным мужчиной.
Теперь Ева захватила всего его, прижавшись всем телом, и приняла его в себя с удовлетворенным мурлыканьем. Они слились в единое целое, довели друг друга до исступления, и тихие звуки перешли в рвущийся из горла протяжный стон.
— Надеюсь, теперь мы на равных, — проговорила она, отдышавшись.
— По-моему, я даже задолжал тебе. Какое-то время Ева лежала тихо, прильнув головой к его плечу.
— Пожалуй, призраки не могут трахаться друг с другом в кресле за письменным столом, — пробормотала она.
— Это маловероятно, — согласился с ней Рорк.
— Тяжело быть мертвым.
В четверть девятого утра Ева сидела в своем кабинете в Центральном управлении и просматривала последние отчеты криминалистов и людей из ОЭС.
— Ничего! Они ничего не нашли. Никаких следов электронного наблюдения, голографических установок, аудио- и видеоаппаратуры. Полный ноль, невероятно!
— Наверное, это говорит о том, что вчера вечером вы столкнулись с паранормальными явлениями.
Ева бросила на Пибоди ледяной взгляд.
— В задницу паранормальные явления, — буркнула она.
— Такие случаи были задокументированы, Даллас.
— Фруктовые пирожные тоже можно задокументировать. Будем исходить из того, что убийство совершил кто-то из родственников, намеревавшийся получить некий предмет, который мог находиться у Хопкинса. Начнем с членов семьи. Вычеркнем всех, у кого есть твердое алиби, и посмотрим, кто останется.
У Евы на столе снова запищал коммуникатор, и она усмехнулась, увидев номер абонента.
— Еще один репортер. Мы не будем кормить собак, пока не получим такого приказа. Проверяй все входящие звонки. Если на тебя нажмут — никаких комментариев, следствие идет в установленном порядке, и точка.
— Ясно. Даллас, как оно было вчера вечером? Страшно или забавно?
Ева удержалась от резкого ответа и медленно выдохнула.
— Когда этот придурок попробовал разыграть меня, сначала было страшновато, а потом я разозлилась.
— Призрак Бобби Брэй, распевающий серенады? У меня от этого мороз по коже.
— Если бы я верила, что это призрак, со мной было бы то же самое. В общем, это было скорее неприятно, чем забавно. Кто-то хочет, чтобы мы считали дом номер двенадцать проклятым местом, и пытается нас напугать. Я получила заметки Фини к отчету его отдела. По его словам, двое ребят тоже слышали пение. Еще один клянется, что кто-то хлопнул его пониже спины. Криминалисты говорят примерно то же. Похоже на массовый психоз.
— Я покопалась в деле и узнала, что двое предыдущих владельцев пытались заниматься экзорцизмом. Они нанимали священников, медиумов, парапсихологов и так далее. У них ничего не получилось.
— Почему это меня не удивляет? А теперь начинай проверять алиби.
Ева тоже взялась за дело, вычеркнула двух потенциальных подозреваемых, а потом позвонила дочери Серенити Мэсси, жившей в Скоттсдейле.
— У нас еще нет семи утра!
— Мне очень жаль, мисс Сойер.
— Еще нет семи утра, — раздраженно повторила женщина, — а мне уже трижды звонили репортеры и главная медсестра дома для престарелых, где находится моя мать. Вам известно, что репортер пытался добраться до нее? Она страдает старческим слабоумием и с трудом может вспомнить меня, когда я приезжаю к ней, а тут какой-то идиот пытается взять у нее интервью насчет Бобби Брэй. Моя мать даже не знала ее!
— Ваша мать знает, что она является дочерью Бобби Брэй?
Худое усталое лицо женщины сделалось непроницаемым, но по выражению ее глаз можно было обо всем догадаться.
— Что вы сказали?
— Она знает, и вы тоже знаете.
— Я не позволю беспокоить мою мать ни репортерам, ни полицейским.
— Я не собираюсь беспокоить вашу мать. Почему бы вам не рассказать, как и когда она узнала, что является дочерью Бобби, а не ее сестрой?
— Не знаю. — Мисс Сойер потерла лицо руками. — Она уже давно, очень давно болеет. Даже когда я была ребенком… — Она опустила руки и теперь выглядела еще более усталой, даже больной. — Лейтенант, это так необходимо?
— У меня на руках два убийства. В обоих случаях ваши родственники имеют отношение к делу.
— Я не считаю семью Хопкинсов своими родственниками. С какой стати? Мне жаль, что этого человека убили, потому что старая история снова всплыла на поверхность. Я тщательно оберегала свою семью от шумихи вокруг Бобби Брэй. Проверьте, если хотите. Я никогда не давала интервью и не соглашалась ни с кем встречаться.
— Почему? Судя по тому, что мне известно, это прибыльное дело.
— Потому что я хотела жить нормально. Я имею право на это, и мои дети тоже. Моя мать всегда была хрупкой разумом и телом. Но я не такая, и я приняла меры, чтобы держаться подальше от этого водоворота. Если сведения о том, что я внучка Бобби, а не ее внучатая племянница, просочатся наружу, на меня откроют охоту.
— Я не могу обещать, что все останется в тайне, но обещаю, что не буду давать интервью об этом аспекте расследования. Я не раскрою ваше имя и имена членов вашей семьи.
— Спасибо, но они уже раскрыты, — устало проговорила мисс Сойер.
— Тем более вам не повредит, если вы ответите на несколько вопросов. Как ваша мать узнала о том, кто были ее родители?
— Она сказала мне и моему брату, что нашла письма Бобби. Мать Бобби сохранила их. В этих письмах она спрашивала, как поживает ее дочка, и называла мою мать по имени. Она называла ее «моя Серенити[1]», как будто речь шла о состоянии души, а не о ребенке, нуждавшемся в материнской заботе.
Горечь, прозвучавшая в ее словах, подсказала Еве, что ее собеседница не принадлежит к числу поклонниц Бобби Брэй.