И на что Оксанка рассчитывает? Муж бросил, она одна с ребенком, да еще и ее, Наташиного, забирает. Нашлась мать Тереза. Хоть бы хны, кормит обоих мальчишек: и своего и ее, Наташиного. «Представляю, как через полгода завоет, посмотрев в зеркало на свою грудь. Одно слово: дура!»

Оксана, покормив, отдала малышей пришедшей медсестре и легла на кровать, отвернувшись к стенке. У Наташи было странное злое лицо, точно она втихомолку посмеивалась над ней, Оксане не хотелось смотреть в ее сторону. С такими женщинами ей не приходилось сталкиваться в жизни. Разве только передачи по телевидению, да и то Оксана никогда их толком не смотрела. Она не могла понять, как можно не любить того, кто является частью тебя? Того, кого ты создала, того, кому ты дала жизнь.

В палате было прохладно, и она натянула одеяло до самого носа. Солнечный лучик упал на стену в ногах кровати, и Оксана стала наблюдать за ним. Он двигался медленно-медленно, словно живой. Время шло, солнечный лучик прополз полстены, а в палате стояла мертвая тишина, нарушаемая только шагами из коридора да поскрипыванием металлических пружин кроватей. Оксана твердо решила: завтра пойдет к главврачу.

В маленькой ординаторской, кроме них двоих, никого не было.

— Ты подумай, сама в этой жизни на птичьих правах, куда тебе еще второго ребенка?

— Я справлюсь. — Оксана умоляюще смотрела на главврача. — Я не могу от него отказаться. И потом, вдруг Наташа одумается, ей будет легче его найти. А так — затеряется по детским домам, и все. А Наташка потом будет волосы на себе рвать, когда поймет, что наделала.

Врач участливо смотрел на молодую женщину сквозь очки, но почти не слышал, что она говорила с такой горячностью. Про себя он уже давно решил, что не будет препятствовать, действительно, для ребенка будет гораздо лучше оказаться в семье, а не в доме малютки. Сколько прошло через него мамаш, отказывающихся от своих детей. То мать слишком молода, то наркоманка или алкоголичка. Были благополучные дамы, которым ребенок мешал строить карьеру. И даже одна семейная пара, заявившая, что ребенок получился случайно, они его не планировали и еще не готовы стать родителями. Хотя обоим супругам было хорошо за тридцать. Он им тогда нагрубил, порекомендовал пройти стерилизацию, чтобы такие, как они, уроды не имели возможности размножаться.

А такое вот чудо впервые в его практике. Он даже и не предполагал, что на свете еще остались такие люди: чистые, невинные душой, способные на безграничную любовь и самоотверженность. Наше время сделало людей циничными и пошлыми, добродетель в этом мире и гроша ломаного не стоила. Честность, искренность они скрывали, как что-то позорное, стыдное… Он так глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, когда она замолчала, и очнулся, услышав судорожные всхлипы. Она плакала, но плакала не истеричными, а какими-то беспомощными, беззащитными слезами, такими, которых мужчины боятся больше всего на свете.

— Ну-ну, не надо разводить сырость. — Он взял ее руку в свою и по-дружески сжал. — Я просто думаю, как все оформить без лишней волокиты. Не волнуйся, голубушка, решим вопрос положительно. Есть у меня нужные люди, ради такого случая придется потревожить.

— Правда? — Столько надежды было в этом предательски подрагивающем голосе, что у него захолонуло сердце.

— Такими вещами не шутят, логично?

— Логично, — согласилась Оксана и прижала ладони к горящим щекам. — Стыдно, разревелась, как девчонка. Простите.

— Добрые дела делать никогда не стыдно, — подбодрил ее он. — Ступай в палату и больше не нервничай, сделаю все, что в моих силах, и даже больше.

В палате Наташа поспешно собирала вещи в сумку: тюбик с зубной пастой, щетку, косметичку. Скомкала и швырнула полотенца, большое махровое пришлось утрамбовать рукой. Как же ей надоели сюсюкающие мамочки и осуждающие взгляды медперсонала! Она собиралась уйти тихо, так, чтобы никто не заметил, а прежде всего — эта придурочная соседка, наивная мать Тереза. Но не удалось.

— Тебя выписали? — от дверей поинтересовалась вернувшаяся Оксана.

Наташа не ответила. Она натянула шерстяной свитер через голову, а больничный халат небрежно кинула на спинку кровати. Тяжелая, застиранная байка не удержалась на гнутой хромированной дуге и с шумом плюхнулась на пол, где и осталась лежать бесформенной кучей. Прошла, села на свою кровать и уже оттуда спросила:

— Уходишь?

— Да, — односложно бросила Наташа.

— А ребенок?

— Ребенок, ребенок, — зло взорвалась Наташа. — Не нужен, поняла? — почти по слогам прошипела она Оксане. — Отстань! Сколько можно повторять, я написала отказную, она у главврача. — В палате повисло молчание.

Через несколько минут Оксана решилась:

— Наташ, я была у главврача.

Наташа обернулась и вскинула брови, демонстрируя удивление:

— Ну и?..

— Я хочу его забрать, — тихо пояснила Оксана.

— Да делай ты что хочешь. Мне без разницы.

— Даже имя ему дать не хочешь?

— Слушай, ты по-русски понимаешь? Я сказала, мне он по барабану. И вообще, что тебе от меня надо?

Оксана пожала плечами:

— Собственно, ничего.

— Ну и не лезь, — буркнула под нос Наташа, натягивая джинсы.

Оксана сделала еще одну робкую попытку:

— Наташ, я подумала, вдруг ты захочешь узнать, как растет малыш…

— Не захочу, — грубо оборвала ее уже одетая соседка.

Но Оксана не сдавалась. Она быстро написала в записной книжке номер своего домашнего телефона, выдрала листок и протянула Наташе:

— Возьми на всякий случай.

Та с неохотой бросила листочек в сумку:

— Бывают же такие зануды, — и ухмыльнулась от дверей: — Прощай, многодетная мамаша. Желаю успехов на трудном поприще воспитания юного поколения.

Оксана не стала отвечать, молча проводила Наташу глазами и, когда за ней захлопнулась дверь, отвернулась к окну. Ей казалось, что в ее голове группа маниакальных танцоров исступленно отбивает ритм чечетки. Сдерживаемые эмоции заставили сердце биться в бешеном темпе, неистовыми толчками выбрасывая кровь. Она сжала виски руками, чтобы унять зачастивший пульс, и автоматически бросила взгляд в окно. Там, внизу, на улице, шумно толпились посетители: мужья, родители, маленькие дети. Все, кто пришел навестить рожениц. Одни уходили, попрощавшись, другие подходили, шумно кричали, и голоса их гулко взмывали и находили жен, дочерей, матерей. Они приветствовали друг друга широкими жестами, улыбались, старались перекричать друг друга, подскакивали, выражая бурный восторг, видя сморщенное, красное личико младенца. Казалось, сам воздух, тяжелый и теплый от испаряющихся на глазах остатков снега, был пронизан добротой, любовью и счастьем. Ей до боли захотелось глотнуть его, и она открыла форточку. В затхлый воздух палаты ворвался свежий, влажный ветерок. Запахло тополями, отсыревшими смолистыми деревьями и весной. В палату вторглись несмолкающий птичий гомон, шум проезжающих по шоссе автомобилей и счастливый мужской голос, который надсаживался во всю мощь легких: