Он слегка подозрительно посмотрел на неё.

–– Чем же я могу помочь, гражданка?

–– Не мешайте мне… Я прошу вас.

–– Вы просите? А что вам даёт на это право?

–– То расположение, которое вы мне оказывали, – произнесла мадам Брюман слегка смущённо.

      Он улыбнулся немного насмешливо.

–– Кажется, я могу понять вас. Вы, как говорится, из «бывших», не так ли? Вам жаль вашу сестрицу по сословию.

–– Какую сестрицу?

–– Ту, которая жила здесь раньше.

      Загоревшись вдруг какой-то мыслью, он сжал руку Валентины.

–– Чёрт возьми, это недурная идея! Сидите-ка молча, моя дорогая. Обещаю, вы будете довольны.

      Валентина повиновалась. Клавьер купил дом за триста тысяч франков и тут же, взмахом руки подозвав своего адвоката, написал дарственную на имя мадам Брюман. Сделав ошеломлённой Валентине королевский подарок, он выразил надежду, что его рады будут видеть на обеде, который Брюманы на днях устраивают.

      Валентина была бела как снег, когда рассказывала мне это. Выслушав, я некоторое время молчала, поражённая так же, как и она тремя днями раньше.

–– Так, значит, дом достался вам совершенно бесплатно? – спросила я наконец.

–– Да. И вам тоже…

Порывшись в сумочке, она достала бумагу.

–– Возьмите. Это дарственная на ваше имя… Дом отныне ваш.

Я взглянула. Бумага была оформлена по всем правилам, и сомневаться ни в чём не приходилось. И всё это досталось даром. Клавьер желал ещё раз посмеяться надо мной, показать, что ему ничего не стоит выкинуть триста тысяч на ветер ради того, чтобы сделать приятное мадам Брюман… и чтобы этим ещё сильнее уязвить меня. Но, похоже, на этот раз он сам себя перехитрил.

–– Валентина, мои изумруды… Вам привезут их уже сегодня вечером…

      У неё вырвалось сдавленное рыдание. Она закрыла лицо руками.

–– Боже мой, что вы говорите! Какие изумруды? Вы что, платите мне за мою услугу? Ведь я не отдала за дом ни одного су!

–– Но вы же так хотели иметь эти камни, – произнесла я, растерявшись при виде её слёз. – Послушайте, у меня и в мыслях не было обижать вас…

–– Ах, я так боюсь! Ведь когда Клавьер узнает, он пожелает в порошок стереть и меня, и моего мужа!

–– Сомневаюсь, что ему это удастся.

–– Пресвятая дева! Разве вы забыли, что он сделал с вами?

–– Когда он уничтожал меня, я была очень глупа и неопытна. Я ничего не понимала в коммерции. А ваш муж – финансист. Кроме того, на всякий случай я могу дать вам совет.

–– Какой?

–– Следите за прислугой. По возможности увольте всех, в ком хоть немного сомневаетесь, и ни в коем случае не нанимайте новых людей. Клавьер очень любит засылать шпионов.

–– Вы поможете мне? Сюзанна, у вас такой опыт отношений с ним!

–– Конечно, – улыбнулась я. – Можно сказать, что я немного знаю, на что этот человек способен.

      Она утёрла слёзы.

–– Сюзанна, вы не сердитесь на меня за то, что я жалуюсь. Вы же знаете, я всем желаю только добра, и вам в особенности. Пожалуй, даже если меня ждут неприятности, я не вправе упрекать вас… Только мне, к сожалению, немного страшно.

– Мы объединимся, – пообещала я. – Я ведь за вас в ответе. Только рассказывайте мне обо всём, чтобы я была в курсе.

–– Вы придёте к нам на обед?

      Я поражённо поглядела на Валентину.

–– Как? Вы приглашаете меня, зная, что там будет Клавьер? Вы же говорили, что он напросился к вам в гости… Моё присутствие он расценит как насмешку с вашей стороны.

–– Ах, он, вероятно, не придёт, – пробормотала Валентина. – К тому времени ему наверняка станет известно о нашем заговоре. Да и ваш успех тоже надо как-то отметить… Я познакомлю вас с мужем и пасынком.

–– И всё-таки, Валентина… Если я не приеду к вам, у Клавьера ещё будут сомнения насчёт нашего заговора. А если приеду, ему всё станет ясно.

–– Не всё ли равно? Снявши голову, по волосам не плачут…

Я приехала в дом на Вандомской площади сразу после этой беседы. Глухой сторож, приставленный к отелю мэрией и живший в будке возле ворот, взломал по моей просьбе входную дверь, так как ключ найти было невозможно. Вместе с Авророй мы прошли по комнатам.

      Здесь царило запустение. Окна почти везде были выбиты либо хулиганами, либо непогодой, и внутри дома было холодно, как на улице. Моя догадка подтвердилась: всё было разграблено, растащено и утрачено навеки. От сырости со стены осыпалась отделка, с потолка отпадала лепнина, по шпалерам ползла плесень. Бархатные портьеры и те были кем-то содраны. Опрокинутые подсвечники валялись на полу. В гостиной ковёр был прожжен окурками до неузнаваемости – видимо, здесь заседала комиссия по конфискации. Крыша протекала, люк на чердак был распахнут, сквозь него с серого зимнего неба капли дождя падали на клавесин. Клавесин, впрочем, был безнадёжно испорчен. Исчезли все безделушки – статуэтки, шкатулки, вазочки. Исчезла даже мраморная ванна, а золотые краны в виде голов лебедей были сняты с баков для горячей воды. Даже белье и то украли… Да и чего иного было ожидать? Шесть лет минуло с тех пор, как дом был конфискован. Мне досталось теперь только стены и кое-что из мебели – так, самая малость.

–– И всё же я рада, – сказала я.

–– Рада? Ах, мама, сколько средств понадобится, чтобы привести всё в порядок!

–– А я не намерена сейчас этим заниматься. Я рада тому, что эти стены – мои. Никто не сможет их отнять. Если роялистов, конечно, снова не начнут преследовать.

      Я, впрочем, не очень-то верила в такую возможность. Как-никак, а времена изменились. Да и нечего антиреспубликанского я совершать не собиралась.

–– Я помню этот дом, – сказала вдруг Аврора. – Помню, как звучал здесь клавесин…

      Я ещё раз прошлась по гостиной, приглядываясь к каждой мелочи. Нечищеный паркет заскрипел под моими ногами, и несколько капель сорвалось с сырых стен.

–– Ну вот, – проговорила я решительно. – Теперь лишь остаётся протопить здесь хорошенько и ждать… чем моя затея закончится.

8

      Не будучи знакомой с Жаком Брюманом и зная его только по словам Валентины, я и предположить не могла, что он так стар. Вернее, что он настолько – по крайней мере, лет на тридцать – старше жены. Это и поразило меня более всего в самый первый момент. В остальном Брюман был ничего себе: высокий, плотный, видимо, на знающий никаких болезней, весьма цветущий, он вполне мог вызвать симпатию. Нрав его только усиливал это впечатление. Брюман-старший вёл себя шумно, весело, раскованно, всем своим видом показывая, как играет в нём здоровая буржуазная кровь, трепал свою жену по щёчке, хлопал по плечу сына, вытирал руки о скатерть и, заговорщически подмигивая, сообщал, что женился во второй раз лишь затем, чтобы досадить сыну от первого брака, «прощелыге и балбесу».