нет ничего, кроме двадцати дюймов железобетона.

Взгляд девочки скользнул по подъездной дорожке, где отступали, загибаясь вдоль пологой дуги, почти идентичные фасады домов. Снег теперь валил гуще, и блеклое небо в свете натриевых ламп приобрело оттенок лососины. Улица казалась вымершей, а снег – чистым и нетронутым. В холодном воздухе чудился незнакомый привкус, слабый, но всепроникающий намек на архаичное топливо. Ботинки Петала оставляли огромные отчетливые следы. Англичанин носил черные, замшевые, с узким носком оксфорды на необычайно толстой рифленой подошве из алого пластика. Вновь начиная дрожать от холода, она последовала по этим следам вверх по серым ступеням дома номер 17.

– Так, значит, это я, – обратился Петал к выкрашенной в черное двери, – впускайте.

Потом он вздохнул, поставил все четыре чемодана в снег и, сняв с правой руки перчатку, прижал ладонь к кругу яркой стали, утопленному в дверную створку. Кумико показалось, что она услышала будто бы комариный писк, который становился все выше, пока не исчез совсем. Дверь завибрировала, это вышли из пазов магнитные засовы.

– Ты назвал его «Дым», – сказала японка, когда он взялся за ручку двери, – город…

Петал помедлил.

– Дым, – повторил он, – да, Большой Дым. – И открыл дверь в свет и тепло. – Это старое выражение, что-то вроде прозвища.

Вновь подхватив багаж, Петал мягко протопал в устланное синим ковром фойе, обшитое панелями из белого крашеного дерева. Она вошла следом. Дверь за ее спиной автоматически закрылась, с гулким стуком вдвинулись на место засовы. На белой обшивке стены висела картина в махагоновой раме – лошади в поле, крохотные фигурки в красных куртках. Вот бы где жить этому призраку, Колину, подумала она. Петал поставил чемоданы. На синем ковре таяли маленькие комки слипшегося снега. Англичанин открыл еще одну дверь, за которой оказалась позолоченная стальная клетка. С лязгом отодвинулась складная решетка. Кумико недоуменно воззрилась на странное сооружение.

– Лифт, – пояснил Петал, – для твоих вещей в нем места не хватит. Я за ними потом спущусь.

Когда Петал ткнул в белую фарфоровую кнопку толстым указательным пальцем, лифт, несмотря на свой явно пожилой возраст, тронулся довольно плавно. Кумико пришлось стоять почти впритык к англичанину; от него пахло влажной шерстью и каким-то цветочным лосьоном.

– Мы поселим тебя наверху, – сказал он, проводя ее по узкому коридору. – Решили, там будет спокойнее. – Открыв дверь, он жестом предложил ей войти. – Надеюсь, тебе понравится… – Сняв очки, он стал энергично протирать их мятой тряпицей. – Я принесу твой багаж.

Оставшись одна, Кумико медленно обошла вокруг массивной ванны из черного мрамора, доминировавшей в центре низкой, заставленной мебелью комнаты. По стенам, резко сходящимся к потолку, висели позолоченные зеркала. Пара небольших мансардных окон обрамляла огромную кровать. Такого размера ложа Кумико еще никогда в жизни не видела. В зеркало над кроватью были встроены маленькие светильники на шарнирах, похожие на лампы для чтения в самолете. Она остановилась около ванны, погладила изогнутую шею лебедя в позолоте, служившего краном. Опускаясь или поднимаясь, его раскинутые крылья, должно быть, регулировали температуру воды. Воздух был теплым и недвижным, и ей на мгновение почудилось, что комнату, как болезненный, мучительный туман, заполнило присутствие матери.

В дверях кашлянул Петал.

– Ну как, все в порядке? – приговаривал он, возясь с ее багажом. – Еще не проголодалась? Нет? Тогда я тебя оставлю, располагайся… – Он пристроил чемоданы возле гигантской кровати. – Если захочется есть, позвони. – Он указал на причудливый антикварный телефон с мембранами в виде медных свитков на причудливо изогнутой трубке из слоновой кости. – Просто подними трубку, не нужно даже набирать. Завтрак – когда захочешь. Спроси кого-нибудь, тебе покажут, где столовая. Там и познакомишься с Суэйном…

Появление англичанина развеяло наваждение. Когда, пожелав девочке доброй ночи, он закрыл за собой дверь, Кумико попыталась ощутить присутствие матери вновь, но ничего не вышло.

Еще долго она стояла у ванны, поглаживая холодный гладкий металл лебединой шеи.

2

Малыш Африка

Малыш Африка явился на Собачью Пустошь в последний день ноября. За рулем его винтажного «доджа» восседала белая девушка по имени Черри Честерфилд.

Слик Генри и Пташка как раз демонтировали циркульную пилу, служившую левой рукой Судье. Латаная-перелатаная подушка Малышова ховера то и дело взметывала фонтанчики ржавой воды, лужами собиравшейся на горбатой равнине из прессованной стали.

Первым его засек Пташка. Острые у него, у Пташки, глаза да еще монокуляр с десятикратным увеличением, болтавшийся на груди среди косточек всякой мелкой живности и древних медных гильз. Слик оторвал взгляд от гидравлического запястья и увидел, как Пташка вытянулся во весь свой двухметровый рост и нацелил подзорную трубу куда-то сквозь голые прутья арматуры, из которых состояла большая часть южной стены Фабрики. Худ был Пташка невероятно, скелет скелетом; залаченные крылья его русых волос, почему он и заработал такое прозвище, резко выделялись на фоне бледного неба. Волосы на затылке и висках он сбрил, полоса выбритой кожи поднималась высоко над ушами. В сочетании с аэродинамическим раздвоенным хвостом это создавало впечатление, будто на макушке у него сидит безголовая коричневая чайка.

– Ух ты, – подал голос Пташка, – сукин сын.

– Ну что там еще?

Пташку и без того довольно сложно было заставить сосредоточиться, а работа требовала еще одной пары рук.

– Да тот ниггер.

Поднявшись на ноги, Слик вытер руки о джинсы, а Пташка нащупал за ухом зеленый микрософт «Мех-5», выдернул его из разъема и тут же напрочь забыл все восемь этапов сервокалибровочной процедуры, необходимой для того, чтобы наладить пилу Судьи.

– Кто за рулем?

Африка никогда не садился за руль сам, если мог заставить вести кого-то другого.

– Не понять.

Пташка выпустил монокуляр, и тот брякнулся на свое место в занавесочке из костей и гильз.

Слик присоединился к Пташке у окна, наблюдая за медленным передвижением «доджа». Малыш Африка время от времени разнообразил его матово-черную палитру с помощью какого-нибудь аэрозольного баллончика. Мрачно-серьезный вид тачки сводился на нет рядом хромированных черепов, приваренных к массивному переднему бамперу. В былые времена черепа щеголяли красными рождественскими лампочками в глазницах. Неужто Малышу стало плевать на имидж?

Когда ховер свернул к Фабрике, Слик услышал в темноте возню Пташки: тяжелые ботинки проскрежетали по пыли и ярким спиралькам металлической стружки.

Слик стоял у проема выбитого окна с единственным уцелевшим куском стекла, похожим на острие кинжала, и хмуро смотрел, как ховер, постанывая и выпуская пар, опускается на свою подушку перед самой Фабрикой.

В темноте за спиной опять послышалась возня; Слик догадался, что это Пташка, забравшись за старые стеллажи, накручивает самодельный глушитель на китайскую винтовку, с