Любовь, которая должна быть первым и последним словом всех христианских богословов, с необходимостью включает в себя благоговение не как рабскую боязнь наказывающего гнева Божьего, ведь иначе недостойный христианства и эгоцентричный мотив проникнет во весь уклад жизни. В гораздо большей степени христианское благоговение перед Богом исходит из осознания его бесконечного величия и святости по сравнению с собственной нечистотой, недостатками и грехами. В отличие от боязни правильное благоговение усиливает веру в Бога, которая, однако, не должна превратиться в tremendum. Как любовь Божия включает в себя отвращение ко злу, хотя без зла нравственная борьба была бы невозможна и человеческая жизнь была бы лишена своего достоинства, также она относится и к наличию порока. Без него мы бы жили в сказочной стране изобилия и праздности, в которой не добиться ничего великого. Ведь любое желание предполагает несовершенство настоящего и стремление к лучшим условиям, и только при тягостном настоящем и желании двигаться по направлению к ярко отличающемуся от него лучшему будущему возможны сильная воля и стремление. Мы не можем более подробно рассмотреть проблему теодицеи, ведь она включает в себя большую опасность страха, потому что подвергает серьезной проверке любовь к Богу, однако зависит от важной точки зрения, которую чаще всего не замечают. Как предвечное благо может причинять столько зла и ужаса людям, которые, согласно распространенному учению о воздаянии, гораздо меньше это заслужили, чем другие, на которых сыплется счастье и которые до конца жизни могут пить из переполненной чаши удовольствий.

Мысль о том, что Бог легко мог бы избавить человека от разрушающих его мучений, если бы он только захотел быть милостивым, мешает многим верить в безусловную любовь. Иначе происходит, когда чрезмерность страданий воспринимается как трагическая необходимость, которую Бог принимает на себя из бесконечной любви – таковы смертные страдания Иисуса Христа, Сына Божия. Почему мы все время говорим только о человеческих жертвах, если Бог сам приносит такую большую жертву? Конечно, Бог хотел этих страданий, но он их хотел для спасения человека, потому что иначе все дело жизни Иисуса, все его откровение любви и преодоление страха были бы напрасны. Поэтому мы должны в божественных воле и действиях различать обусловленную и безусловную, достигающую конечной цели и подготавливающую осуществление любви волю и действия. Для этого нужно расстаться с детским понятием всемогущества. Бог не может сделать так, чтобы 2+2 равнялось 5. В соответствии со своим планом спасения он не мог обеспечить Иисусу – как он должен был сделать, согласно наивной вере в вознаграждение – после счастливой, беззаботной, долгой жизни легкую смерть. Он не мог позволить человеку расти в восхитительном мире наслаждений без зла или страданий, если конечной целью для него должны были стать высшие моральные достижения. Он не мог избавить его от ужасов войны: если людей нужно воспитывать для более высокой гуманности и любви, эти ужасы необходимы, чтобы люди поняли слабость духа, которому требуется война. Если вера со смирением и благоговением приемлет мысль о том, что в системе причинных взаимосвязей, где заключена личность, божественная любовь должна желать тяжелых страданий как непременного условия высочайшего спасения, и воля, которая желает страданий, движима любовью, то это надежно защищает от страха. Благодаря тому, что грех и зло возводятся не только не к умышленному решению, но и не к наказывающему гневу Божьему, а к жертвенной любви Божией, которая в жизни каждого человека в уменьшенных масштабах повторяет голгофскую жертву, любовь к Богу укрепляется как в молитве Иисуса: «Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф. 26:39). Наряду с этим в силе остается требование благоговейного преклонения собственного ограниченного знания перед божественной мудростью, бесконечной и необъяснимой (Ис. 55:8).

Он преодолел страх в различных образах, то есть как исторический Иисус, представленный в синоптических Евангелиях, или как богочеловек Христос – как у Павла или в писаниях Иоанна. Одним Он несет спасение от угрызений совести, ибо воплотился как человек – эта мысль часто господствует на Востоке; другим – ибо претерпел искупительную смерть, так верят на Западе; для третьих Он – Христос таинств, как для Фомы Аквинского; для четвертых – духовный жених, для Цинцендорфа в его взрывной период весь Христос поглощался в его «латеральных пазухах»[940] и так далее. Без этой безмерной многозначности Иисус Христос никоим образом не мог бы соответствовать такой невероятной нужде в избавлении от страха, которая, как мы знаем, существует благодаря самым разным вытеснениям, переживаниям, воспоминаниям прошлого и желаниям. Подчеркивание мужского начала во Христе современным носителем религиозно-социальных идей немного бы дало средневековой монахине, ушедшей в мистику; как и идея Цинцендорфа о том, что Христос – супруг души, а христианин – верная невеста Христова, не помогло бы крестьянину-горцу с естественными представлениями о браке.

Терапия страха не ждет, что христология подстроится под бесконечное множество обусловленных неврозом нужд и страстей. Эти методы излечения нацелены прежде всего на невротические образования, которые, с одной стороны, порождают капризные религиозные нужды с весьма эксцентричным представлением образа Христа, а с другой стороны, препятствуют развитию личности и общества. Очень важно отметить тот факт, что чем больше благочестие освобождается от оков невроза, тем больше религиозным нуждам соответствует исторический Иисус в своем воплощении как дающая, освобождающая и прощающая любовь Божия. Он также, что нужно повторять снова и снова, незаменим в качестве живого комментария к своему учению о любви, ведь с помощью только абстрактных инструкций нельзя дать определение тому, что Христос в полном смысле этого слова понимает под любовью. Освобождающую от страха силу историко-критически обработанный Христос получает только в той степени, в которой он любим. При этом Христос как пример, Христос передо мной, Христос во мне, Христос, которого я люблю, превращается во Христа, который прежде всего любит меня и пошел на смерть ради меня. В мистике Христа есть место и для терапии страха. Однако, как правило, Христос не должен заменять Бога, тем более что это идет вразрез с заповедью самого Христа.

Как для отдельных людей, так и для христианской общины Иисус – незаменимый вождь, который идеально воплощает объединяющие связи любви без малейшего желания создать толпу. Напротив, он создает людей, свободных именно потому, что они любят. Он пробуждает этот идеал, который обычно не может родиться из-за эгоистичных тенденций, и как посредник не только между Богом и людьми, но и между идеальной любящей волей Бога и человеческой волей помогает приблизиться к достижению этого идеала. Иисус соответствует критериям, которые Цуллигер выдвигает для вождя: он строг в поддержании требований идеала и снисходителен в оценке ошибок, которые возникают из-за несоответствия между идеалом и человеческим несовершенством[941].