И почему-то меня это не удивляло.

Трейя большую часть времени была привязана к дому, поэтому ее акупунктуриста приходилось вызывать на дом. Его звали Уоррен Беллоуз, и он работал в связке с Майклом Броффманом. Уоррен был старым другом Трейи по Финдхорну, а теперь жил в Боулдере. Уоррен был подарком судьбы. Умный, деликатный, заботливый, с добрым юмором — он покорил нас обоих. То, что он делал, имело решающее значение, потому что лечение Трейи занимало до двух часов в день. Важно это было и для меня, ведь эти два часа были единственным временем, которое я мог посвятить своим делам.

Однажды вечером, когда Уоррен работал с Трейей, она почувствовала себя особенно плохо (не из-за акупунктуры, а вопреки ей). У нее началась жуткая головная боль, ее залихорадило, она стала плохо видеть здоровым глазом. Я позвонил Гонзалесу домой. Он знал обо всех последних событиях, и со своими сотрудниками, опытными терапевтами, продолжал настаивать на том, что все симптомы у Трейи связаны с разложением опухолей и воспалением. У нее токсическая реакция, сказал он. Надо сделать несколько клизм, акупунктуру, принять ванну с английской солью — сделать все, чтобы организм немного очистился. Трейе стало лучше уже от одного разговора с ним.

Но мне лучше не стало. Я позвонил в отделение скорой помощи боулдерской больницы и попросил их подготовиться к экстренному сканированию мозга, потом позвонил ее местному онкологу и попросил его быть наготове. Трейе становилось все хуже, и я, опасаясь кровоизлияния в мозг, прикрепил к ней кислородный аппарат и повез в отделение скорой помощи. Через пятнадцать минут она уже была под действием большой дозы декадрона и морфия. Воспалительный процесс у нее в мозге вышел из-под контроля, и еще немного — и она забилась бы в конвульсиях.

А несколько дней спустя, десятого ноября, со всеобщего (в том числе и Ника) согласия Трейю повезли на операцию мозга, чтобы удалить большую часть тканей.

Врачи сказали, что она пробудет в больнице как минимум пять дней, а может быть, и больше. Через три дня она с маленьким кислородным аппаратом за спиной и со своей «мютце» на голове вышла из дверей больницы; по ее настоянию, мы прошли несколько кварталов до ресторана «Ранглер» поесть жареных цыплят. Официантка спросила у нее, не модель ли она — «Вы такая красивая!» — и где она раздобыла такую прелестную шапочку. Трейя вытащила свой глюкометр, замерила уровень сахара в крови, впрыснула себе инсулин и слопала цыпленка.

После операции у Трейи не было острых болей, но общее состояние ее организма резко ухудшилось. Однако она придерживалась распорядка со страстной безмятежностью: таблетки, клизмы, инсулин, диета, очистка организма и печени. И каждый день она отмеряла километры на тренажере для ходьбы, а за спиной тянулся кислородный шланг.

Кроме того, операция сделала ее почти слепой. Она все еще видела правым глазом, но в целом ее зрительное поле было фрагментарным. Она пыталась заниматься своим искусством, но не могла совместить разные линии; в результате получалось что-то такое, что и я мог бы нарисовать. «Мда, не ахти, правда?» — вот все, что она сказала.

Но что ей по-настоящему не нравилось — это то, что она больше не могла читать свои духовные книги. Поэтому я купил карточки из плотной бумаги и большими четкими буквами выписал несколько десятков ее любимых ключевых фраз из ее любимых учений. Там были фразы вроде: «Позволь своему «Я» распуститься в бескрайнем пространстве космоса» или просто «Кто я?». Она носила с собой эти карточки повсюду, и я часто заставал ее в разное время суток сидящей, улыбающейся и читающей написанное на них — она медленно двигала их в своем поле зрения, ожидая, пока линии сложатся в разборчивые слова.

Теперь у нас оставалось меньше месяца до того, как действие декадрона должно было прекратиться. Приехали родные, друзья — все считали, что Трейя умирает. Какая-то половина меня тоже считала, что Трейя умирает, и эта половина отчаянно желала встретиться с Калу Ринпоче, «нашим» наставником. Трейя тоже очень сильно хотела, чтобы я встретился с ним, поэтому она закусила губу и сказала мне, что я должен ехать, написав в день отъезда: «Я такая жалкая, такая несчастная, мне так больно. Но если я скажу ему об этом, он останется. Я так его люблю — знает ли он, как сильно я его люблю?»

Меня не было три дня — с Трейей осталась Линда. Та моя половина, которая считала, что Трейя умирает, хотела восстановить нашу связь с этим невероятным, просветленным и тонким человеком. Все великие традиции мудрости утверждают, что собственно момент смерти дает одну важную и замечательную возможность: в момент смерти человек сбрасывает с себя грубое физическое тело, и поэтому высшие измерения — тонкое и каузальное — внезапно вспыхивают в умирающем сознании. Если человек сможет опознать эти высшие духовные измерения, то он в этот же миг сможет реализовать и собственное просветление, и сделать это будет намного легче, чем в грубом и непроницаемом физическом теле.

Дальнейшие объяснения я буду передавать очень точно, поскольку это именно то, что Трейя практиковала, готовясь к своей возможной смерти. Эти объяснения основаны на тибетской системе, которая, кажется, является наиболее завершенной из всех великих традиций мудрости, с которыми она находится в сущностном согласии.

Человеческое существо имеет три основных уровня или измерения — плотное (тело), тонкое (ум) и каузальное (дух). В процессе наступления смерти низшие уровни Великой Цепи распадаются первыми, начиная с тела, с ощущений и восприятия. Когда тело растворяется (перестает функционировать), более тонкие измерения ума и души выходят на поверхность, а потом, собственно в момент смерти, когда растворяются все уровни, чистый каузальный Дух наполняет своим сиянием человеческое осознавание. Если человек сможет узнать этот Дух как свою подлинную природу, то в этот момент реализуется просветление, и человек возвращается к Божеству в качестве Божества.

Если же узнавания не происходит, то человек (его душа) попадает в промежуточное состояние, «бардо», которое, как считается, длится несколько месяцев. Появляется тонкий, а потом и грубый уровень, человек заново рождается в физическом теле и начинает новую жизнь, забирая с собой, в своей душе, всю мудрость и добродетель (но не конкретные воспоминания), которые он накопил во время предыдущей жизни.

Как бы мы ни относились к идеям реинкарнации, «бардо» или послежизненных состояний, бесспорным представляется одно: если вы, в общем и целом, верите, что нечто в вас причастно божественному, если вы, в общем и целом, верите, что у вас есть доступ к некоему Духу, который выходит за пределы, во всех смыслах этого слова, вашего смертного тела, — тогда момент смерти оказывается решающим, ведь в этот момент смертное тело перестает существовать, и если остается что-нибудь, то наступает время выяснить, что именно, — не правда ли?

Разумеется, это утверждение подкрепляется опытом тех, кто был близок к смерти, и исследованиями такого опыта. Но единственное, что я хотел бы подчеркнуть, — это что существуют особые типы медитаций, представляющие собой как бы репетицию этого процесса, именно их и практиковала Трейя, когда она описывала «растворение во всем пространстве».