Селия ушла, не дождавшись ответа на этот грустный приговор. Я сжала губы, во рту у меня стоял привкус горечи. Потом открыла ящик стола, достала бумаги и углубилась в расчеты.

Новости о продаже зерна быстро распространились по округе, и визит Селии оказался первым из тех, что мне пришлось вынести. Отвечать на ее вопросы было труднее всего, поскольку она меня теперь совсем не боялась и так странно смотрела мне в глаза, будто не верила тому, что видит.

Второй визитер оказался более покладистым. Это был доктор Пирс, деревенский викарий, вошедший с извинениями и поклонами.

Он был хорошо осведомлен о том, кто платит ему десятину, и боялся обидеть меня. Но его, как и Селию, привело ко мне зрелище ужасающей бедности, которую он видел в деревне. Он не мог, подобно нам с Гарри, просто избегать деревни, поскольку жил там. И высокие стены его садика не защищали его от плача голодных детей на улице.

— Надеюсь, что мои слова не покажутся вам дерзостью, — нервно начал он. — Я никогда не поощрял беззаботность у бедных. И каждый, кто знает меня и мои связи, подтвердит, что я не склонен баловать бедняков. Но сейчас я взял на себя смелость поговорить с вами об урожае пшеницы этого года, миссис Мак-Эндрю.

Я улыбнулась от сознания своей власти.

— Продолжайте, пожалуйста, викарий, — сказала я. — Я сделаю все, что в моих силах.

— В деревне говорят, что урожай уже продан. — (Я кивнула в ответ.) — Говорят также, что весь урожай будет отослан в Лондон. — (Последовал новый кивок.) — Но люди понятия не имеют, где им теперь купить муки, чтобы испечь хлеб для семьи.

— В Мидхерсте, я думаю, — холодно ответила я.

— Миссис Мак-Эндрю, начнется бунт, — воскликнул викарий. — Из трех производителей зерна в графстве два — Хаверинг и вы — продаете зерно в Лондоне. Только маленькое поместье Титеринг продает зерно своим арендаторам. Но этого же недостаточно.

Я пожала плечами и сделала недоумевающую гримаску.

— Почему бы им не съездить в Петворд или Чичестер? — предложила я.

— Пожалуйста, остановите это. — Голос доктора Пирса наполнился страхом. — Вся округа изменилась будто за одну ночь. Может быть, вам восстановить общественную землю? Когда я впервые прибыл сюда, я со всех сторон только и слышал, что никто не знает землю так, как вы. Что никто ее так не любит. Вы были сердцем Вайдекра. А сейчас я узнаю, что вы стали другой, что вы совсем забыли о людях. Нельзя ли все это вернуть?

Я холодно смотрела поверх головы викария, как через стеклянную стену, которая отделяла теперь меня от всех людей.

— Нет, — сказала я. — Слишком поздно. В этом году жителям Экра придется дорого платить за хлеб либо вообще обойтись без него. Вы можете пообещать им, что на следующий год будет лучше, но в этом году Вайдекр все продаст в Лондоне. Раз у нас трудности, они должны быть у всех. Им это известно. Бедные могут выжить, только если богатые разбогатеют. Таков мир. Сейчас Вайдекр в тяжелом положении, и вам этой зимой придется не сладко.

Доктор Пирс кивнул. Обильные обеды в Оксфорде, богатые друзья, балы, охоты, танцы — это был его мир. И он действительно считал, что это удел богатых. И он прочел сотни книг, которые доказывали право богатых богатеть. Он сам увеличивал свою десятину за счет наших урожаев. Подобно мне, он принадлежал к знати. И несмотря на его озабоченность при моих словах о том, что мы должны богатеть, богатеть, богатеть и никто не посмеет упрекнуть нас за это, его глазки заблестели.

— Но дети… — слабо сказал он.

— Знаю, — сказала я и потянулась в ящик стола за деньгами. — Вот, возьмите. — Я протянула ему гинею. — Купите им игрушек, сластей или какой-нибудь другой еды.

— Гробики такие маленькие… — Викарий будто бы разговаривал сам с собой. — Отцы просто несут их на руках, им даже не нужно помогать. А могилы — это просто крошечные холмики.

Я взяла со стола бумаги и зашелестела ими, чтобы напомнить доктору Пирсу, где он. Но он смотрел в окно, не видя ни чайных роз, ни белой персидской сирени.

— Что-нибудь еще? — резко спросила я.

Он вздрогнул и потянулся за шляпой.

— Нет-нет, — сказал доктор Пирс. — Извините, что побеспокоил вас. — Поцеловав мою руку, он откланялся.

Ну и защитника они себе выбрали! Я наблюдала из окна, как отъезжала его пара гнедых, как подрагивали их крутые бока. Неудивительно, что бедные мечтают о мести, о человеке, который поведет их против людей с сытыми боками, живущих в довольстве и праздности. Пока между мной и крестьянами стоит такой викарий, им не на что надеяться. А люди, подобные мне, — те, кто ест четыре раза в день и пьет самое лучшее вино, — вправе считать, что бедные существуют только для того, чтобы работать. А если нет работы? Тогда им просто незачем жить.

Раздался стук в дверь, и заглянула няня Ричарда.

— К вам привести мистера Ричарда до обеда? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — Выведите его на прогулку в сад. Я посмотрю на него через окно.

И уже через несколько минут я любовалась, как топает мой малыш от одного розового куста до другого, как терпеливо няня складывает ему на ладошку лепестки роз, а потом с упреком вынимает их из его рта.

Толстое стекло заглушало звук, и я едва слышала лепечущий голосок моего сына. Я не могла разобрать слов, которыми он пытался выразить свою радость от камешков под ногами, лепестка на ладони и солнышка на лице. Небольшой изъян в стекле неожиданно сделал их фигурки маленькими, будто они гуляли далеко отсюда. И уходили все дальше и дальше. В солнечном свете силуэт маленького мальчика оказался размытым, и я уже не могла узнать в нем моего сына. И не могла расслышать его голос.

Новость, которую доктор Пирс принес в деревню, только подтвердила страхи бедняков, и потому, когда мы приехали в церковь, лица вокруг были не более угрюмыми, чем обычно. Мы с Селией шли впереди, шурша летними шелками и атласами, за нами следовали Гарри и Джон, а дальше две няни с детьми. Джулия топала самостоятельно, а Ричард торжественно восседал у няни на руках.

Когда я проходила к нашей скамье, я ощутила какое-то смутное беспокойство, будто вокруг меня от налетевшего ветра тревожно зашептали кроны сосен. Искоса я взглянула сначала в одну сторону, потом в другую, и то, что я увидела, повергло меня в ужас.

Вдоль всего прохода я видела мозолистые руки крестьян, спокойно лежащие на спинках скамей. И по мере того как я к ним приближалась, они сжимали их в кулак, скрещивая указательный палец с большим и этим суеверным жестом защищая себя от нечистой силы. Но я шла, высоко подняв голову и уже ни на кого не глядя, окруженная ненавистью и страхом.

Войдя в нашу ложу, я опустила голову на стиснутые руки и замерла. Но я не молилась. Ледяными пальцами я пыталась охладить пылающий лоб и вычеркнуть из памяти тот тайный знак, с помощью которого честные люди пытались спастись от меня.