Российское руководство не скрывало своих намерений и далее «укреплять суверенитет и независимость» Российского государства и отводило дальнейшему существованию Советского Союза всего несколько дней. В открытую говорилось о необходимости ликвидации союзных структур, что должно было последовать сразу после 20 августа.

Особенно тревожная информация продолжала поступать из Прибалтики, где резко ухудшилось отношение к иноязычным, не только к русским, но и представителям других национальностей. Все громче заявляли о себе так называемые «бывшие», особенно те, кто принимал активное участие в бандподполье. Они уже не скрывали своих контактов с загранцентрами, с иностранными спецслужбами, выдвигали задачу выхода из Советского Союза и изменения существовавшего социально-политического строя.

На установленный порядок выхода из Союза, который предусматривал целый комплекс мер и временной срок до семи лет, никто, попросту говоря, не обращал внимания. Планы по выходу из Союза готовились осуществить явочным порядком. Угрозы в адрес иноязычного населения раздавались громогласно, причем речь шла не об оскорблениях, а о намерениях совершить террористические акции. Уже имели место случаи избиения. Поскольку жить становилось небезопасно, начался отток иноязычного населения из Прибалтийских в другие советские республики.

Словом, по всей стране ничего утешительного. Это подтверждало правильность нашего анализа относительно перспектив развития событий в самые ближайшие дни, не говоря уже о более отдаленном времени.

Первое сообщение о характере и результатах встречи с Горбачевым я получил от выезжавших товарищей из машины на обратном пути следования из Фороса на аэродром Бельбек. Затем была связь с самолетом.

Как и ожидалось, ответ был таков: и «да» и «нет». Рукопожатия на прощание, заключительные слова Горбачева: «Валяйте, действуйте!» По мнению Болдина, через несколько дней Горбачев однозначно должен был склониться к положительному решению. Сейчас же он вроде решил выждать, посмотреть, как будет развиваться обстановка, чья возьмет. Короче говоря, напрашивался вывод: как только Горбачев убедится в успехе выступления и меры чрезвычайного характера дадут первые положительные результаты, он открыто и самым активным образом поддержит их.

После отлета группы настроение у Горбачева было нормальное, на вечер он заказал приключенческий фильм. На просмотре фильма был со всей семьей, затем — ужин с винами по его заказу. В общем, все как обычно. Видимых перемен в настроении Горбачева, в распорядке его отдыха и режима в последующие дни охранявшие его сотрудники также не заметили. К отключению телефонной связи он отнесся довольно спокойно, как к шагу, продиктованному заботой о его «имидже», желанием предоставить ему возможность побыть как бы в стороне до того дня, когда в стране воцарится элементарный порядок, и людям будет предложена программа выхода из губительного кризиса. Вся его личная охрана осталась при нем, никаких ограничений в передвижении не было. О своих дальнейших планах он не распространялся. Тот факт, что к нему приехали из Москвы посоветоваться, говорил о многом, ничто не угрожало его личной безопасности. Последнее для него было определяющим.

Забегая вперед, следует сказать, что подобная линия ГКЧП в отношении Горбачева была нашей грубейшей ошибкой. Выступившие 19 августа на заботе об «имидже» Горбачева потеряли многое, а главное, не обрели доверия и активной поддержки значительных масс населения. Дело даже не в том, что к тому времени авторитет Горбачева дошел практически до нулевой отметки. Тогдашний президент СССР уже прочно встал на путь разрушения Советского государства, повязал себя с определенными силами внутри страны и за ее пределами. Таким образом, отступать он не только не хотел, но и не мог, думая лишь о том, как выкрутиться из этой ситуации с наименьшими издержками лично для себя. В результате этого ГКЧП разом лишил себя возможности проводить последовательную и решительную политику и таким образом показать обществу и миру, что он порывает со всем тем, что привело сверхдержаву к краху. Понимание этого пришло, к сожалению, слишком поздно, а тогда мы еще не были до конца свободны от иллюзий, сомнений, мучительных раздумий о Горбачеве, еще надеялись, что он встанет на путь оздоровления обстановки и предупредит самое страшное — развал государства.

18 августа около восьми часов вечера мы собрались в Кремле — Павлов, Язов, Пуго, днем вернувшийся из Крыма, где он отдыхал; несколько позже подъехали Янаев, Прокофьев, бывший тогда первым секретарем Московского городского комитета КПСС, и я. Ждали возвращения товарищей из Фороса. Тем временем Павлову еще днем удалось созвониться с Лукьяновым и попросить его приехать в Москву. Часов в десять вечера подъехал в Кремль и Лукьянов.

Около 11 вечера вернулись товарищи из Фороса. Никто не ждал каких-либо сенсаций, реакцию Горбачева можно было просчитать. И когда товарищи рассказали, что прямой санкции на введение чрезвычайного положения Горбачев не дал, но после беседы обронил фразу «Что ж, валяйте, действуйте», — все поняли, что это в духе Горбачева, что он остался верен себе: в любой острой ситуации никогда не давать определенного ответа.

В целом, по оценке беседовавших с Горбачевым лиц, последний вел себя спокойно, разговаривал, можно сказать, по-товарищески. На предложение поехать в Москву отказался, сославшись на неважное самочувствие и необходимость принятия еще некоторых процедур.

Всем было ясно: в этот критический момент рассчитывать на Горбачева — дело зыбкое, мешать он не станет, подождет развития событий, а потом будет действовать в зависимости от развития обстановки с одинаковой силой как против, так и за. В этом — его цинизм и коварство.

Предстояло принять тяжелейшее, но исторически ответственное решение, касающееся судьбы Союза. Если оставаться в роли свидетелей, то крушение СССР неизбежно, и тогда мы тоже будем виновниками происшедшего. Речь шла о том, чтобы уберечь Союз от действий весьма незначительной по числу группы высокопоставленных руководителей государства и некоторых союзных республик.

Нас одолевали противоречивые раздумья. Мы понимали необходимость этого шага, но вместе с тем нас мучили сомнения: поймут ли нас советские люди, сможем ли мы доказать неизбежность такого выбора? Думали над вопросом, как отнесутся к чрезвычайным мерам высшие законодательные органы страны. Не спровоцируют ли экстремистские силы кровавые конфликты, резкое осложнение обстановки? Размышляли и над тем, все ли сделано для спасения Отчизны, помимо мер чрезвычайного характера? Ответ на последний вопрос пришел быстро. Было предпринято все, включая последнюю поездку к президенту! Ничто не помогло, ничто не принесло спасения. Впереди лишь трагический финиш державы, до которого, если оставаться в бездействии, всего лишь двое суток.

Была относительно твердая уверенность в том, что Верховный Совет и Съезд народных депутатов СССР поймут наш шаг, по крайней мере, должны понять. Ведь народным избранникам, в конце концов, не может быть безразличной судьба народа, судьба самих высших законодательных органов страны, конец которых также неизбежен, после чего они уже окажутся не в состоянии что-либо предпринять, чему-либо помешать.