Грохот и вспышки света. Неужто гроза? Вторая половина октября и холодина уже… Почему удары грома такие резкие и короткие, без раскатов? А-а! Это снова обстрел! Какого черта я снова уснул? Идиот!

— Эй, замок!

Как назло, Достоевского черт принес! Сейчас будет говнежа и скрипу, еще и Али-Паше доложит. Вскакиваю.

— Да ты чего подорвался?! Валяйсь! Сколько железа перетаскали, брюхи ободрали, растяжки снимаючи — и под каждый выстрел скакать? Отдыхай! Через час будет румынам музыка!

Задеревеневшие во сне, натруженные мышцы отзываются ноющей болью, заставляющей вспомнить о том, что рано утром мы наконец наступаем. Чего это мули и румыны треклятые в третьем часу ночи взбесились? Как бы не пронюхали о нас… Ну их в болото. Грохот стихает, веки, как налитые свинцом, опускаются, качаются, плывут перед медленно закрывающимися глазами стены. Да, надо спать…

Темно-серый, но прозрачный и понемногу светлеющий рассвет. Исходные в частном секторе. Все идет по плану. Нам удалось занять рубеж для атаки не на своей улице, а в ничейном квартале, почти под стенами у врага.

Бум-м! Тр-р-рах!!! И впереди сплошные разрывы. Бьют из подствольников, РПГ, клохчут агээсы.

— Хлопцы, впере-од!

— Давай, пошли!!!

Что было сил бежим через оставшуюся полоску двора к занятым румынвой домам. Задыхаясь, бухаюсь на колено перед последней стеной. Всего метрах в пятнадцати за ней эта вонючая «Буребиста»… Если сейчас минометчики спаскудничают, мули нас отсюда без эскорта с салютом не отпустят…

Тр-рах! Ну и затейка, вслед за минометным огнем перебегать улицу и прыгать в окна! Одна надежда — на растерянность и внезапность. Но лучше никто и ничего не придумал. И всего двадцать выстрелов. Часть из которых, не приведи Господь, может попасть по нам. Считаю. После пятнадцатого расстегиваю, чтобы сбросить, бронежилет. Восемнадцатый и девятнадцатый хлопают одновременно. Кто-то перескакивает через меня — и тишина! Обсчитался!

— Вперед!!!

— Ура-а!!!

Там впереди серые согбенные и безликие фигуры возятся с еще одной такой же. Кто-то лежит на земле. Стук очередей — и они валятся рядом. Одна из фигур почти забегает за угол и, изогнувшись в спине назад, вываливается обратно. Бьется о стену брыкающаяся в агонии нога. Мы уже под окнами. Граната! Ладонь опять потная, не выронить бы… С усилием рву кольцо. Порядок! Кидаю в окно. Там блещет и грохает. Слева и справа раздаются такие же взрывы. Кто-то подсаживает меня наверх. Кто-то лезет вместе со мною в окна, а две группы побольше, слева и справа, бегут одна ко входу в многоэтажку, а вторая за угол.

Дальше — бардак. Но я спокоен. Рядом — Витовт. Заняв с ним соседние комнаты, стреляем из них влево и вправо по коридору. Видя выскочившие со стороны центрального входа фигуры, каким то чутьем понимаем, что это свои. В дальнем крыле продолжается стрельба, а нам дальше, на второй этаж. Там повторяется бардак хуже первого. От своих и встречных близких выстрелов голова как котел. Брызжущий огонь и боль в руке. Что это? Фигня! Вперед! Бегу дальше и обо что-то спотыкаюсь. Какой-то туман, и вот я уже сижу, порываясь встать.

— Какого черта столпились?!

— Дом чист!

— А дальше, дальше, вашу мать!!!

Все хочу встать. Кто-то похожий на Гуменяру что-то делает с моей рукой и вызверяется:

— Сидеть!!! Убью, лейтенант! Кровью б, изойдешь или заразу, б…дь, подцепишь!!! Дальше ему, б…дь, приспичило!!!

А! Это он руку мне мотает. Чепуха. Рука и пальцы двигаются, не иначе кожу просто порвало. Все, он закончил.

— Ходу, ходу вперед! Гриншпун где?

— Тут он с «Мулинексом» уже. И Колос на подходе. Сейчас дадут гопникам курнуть!

— Улицу на юго-запад закрыть надо или выбьют!

— Кто каркает? А ну все туда, ко взводному, бегом!

Ага, Достоевский здесь, а Али-Паша уже впереди!

— Все живы? Потери?

— Фигня потери! Порвали их, как Тузик тряпку!

Изгиб улицы перечеркнут тусклыми, но все еще хорошо видимыми трассерами. Смутный за треском выстрелов, тревожный, неприятный звук. Из-за поворота выдвигается большая, низкая туша с длинной трубой пушки, которая тут же палит на испуг. Но это не первые дни. По танку дружно бьют сразу из нескольких гранатометов. С башни летят ошметки навески. А он к бою не готов! Подвесные баки у него на броне! Один из них взрывается от попадания гранаты, и танк окутывает огненный гриб. Хана его приборам. Теперь ему крышка. Оставляя за собой ленту разбитой гусеницы, он задом проламывает забор и саманную стену дома. Взлетает, высоко подняв пыль, щепу и обломки второй гриб. Там, где скрылся танк, все горит, и он со счетов боя уже безвозвратно списан.

Грохочет вдоль улицы крупнокалиберный пулемет. Это подошел какой-то наш бэтээр. Молодцы, с самого бы начала войны так! Теперь бросок еще метров на сто — двести — и можно закрепляться. Колос подтягивается, и все это уже наше. Бежим вперед, а там, вдали за поворотом, будто растревоженное осиное гнездо! Еще техника! Ах ты ж, дьявол! Еще не конец! И рука, как назло, начала слабеть, отниматься.

— Назад! Отходим!

Остановившись, веером выпускаю остатки рожка из автомата, неуклюже поддерживая его слабеющей рукой, и тут ослепительный и жестокий удар. Ошалев от жути, подскакиваю на диванчике. Что это? Где я? Неужели снова? Нет! Ведь не было такого боя!!! И понимаю: только что во сне видел свою смерть. Это был сон! Вот почему город был непохож на настоящий. Будто смесь разных городов. И мелькал где-то сбоку, в углу зрения разбитый сталинградский фонтан со взявшимися за руки девочками… Неудобно прижатая и затекшая во сне рука плохо слушается, по коже бегут мурашки. Разминаю ее и валюсь на подушку. Я не хочу больше видеть сны. Сквозь непонятные видения тяжелой дремы укоризненно смотрит и шевелит губами Али-Паша: «Вот когда будешь с полгодика спать в своей постели, тогда и придет, задним числом, настоящий страх! Я знаю… Но я пошел дальше, а ты — нет…»

Утром встаю полуразбитый. Позавтракав, беру сумку с гранатами и иду с ней подальше, где возле городской объездной дороги свалка, камышовые болотца и озерки. Нахожу место, где кругом камыш, а посередине глубоко и грязно. И кидаю туда гранаты одну за другой. Отдельно запалы и корпуса. Сначала эргэдэшки. Потом «лимонку». И напоследок — трофейную РГ-42. Шлепает о воду ее тяжелая, увитая проволокой банка. Все! И тут под пальцы попадает овальный жетон личного номера офицера. Бывшего советского офицера, принесшего новую присягу и погибшего в Бендерах лейтенанта национальной армии. Зачем он мне? Нужна ли мне такая память? Да пропади ты пропадом, лейтенант Мустяца! Жетон летит в грязную воду вслед за гранатами. Вот теперь действительно все. Выбираясь назад в город через перекидной пешеходный мостик над железнодорожными путями, не думаю ни о чем. И ноги куда-то сами несут… Почему-то снова на автобус, который едет на железнодорожный вокзал.