Он был двуличной мразью и кочевником, – бесстрастно произнес калека. – А мне было, за что его убивать.

Охотник вновь выругался. Брак поежился от холода и предложил:

– Давай уже побыстрее. Не хочу умирать замерзшим.

– Мы сейчас же пойдем к Раскону…

– Не пойдем, – вновь перебил его механик. – Не хочу.

– Тогда я тебя потащу.

– Накой? – изумился Брак, – Какая тебе-то разница? Трупом больше, трупом меньше. Какой это будет по счету? Десятый? Двадцатый? Сомневаюсь, что ты от этого будешь хуже спать. Все равно ведь убиваешь для Раскона любого, на кого он укажет, чем я хуже?

– Это кто тебе такое рассказал? – неожиданно вызверился Везим, подходя вплотную, – Кандар?

– А разве он не прав?

– Слова мертвого лживого ублюдка устами живого ублюдка, – сплюнул охотник, – Ты нихера про меня не знаешь. Ты видел трупы своими глазами? Видел?

– Да мне плевать, – ответил Брак, – Не хочешь пачкать руки, давай я сам.

Он рванул с пояса небрежно очищенный от крови нож и приставил к горлу. Своему.

Везим отпрыгнул вглубь костровой с грацией фелинта и замер с занесенным над головой топором, готовый к броску.

– Ну, кидай, – улыбнулся калека. – Я знаю, ты умеешь. Или мне самому? Могу наклониться над водой, чтобы не мыть потом.

– Зачем все это? – угрюмо буркнул охотник, опуская топор. – Все равно завтра тебя здесь не будет. Оставляй вещи и вали, пока я не передумал. Серый ублюдок давно напрашивался.

– А тебе все это зачем? – Брак убрал нож и с любопытством взглянул на Везима, не делая попыток уйти. – Не бесись, мне правда интересно. Все эти разговоры про лесную свободу, вольницу… А сам сидишь цепным псом на промороженной горже и убиваешь по приказу.

– Уходи, – процедил охотник.

– Не хочу, – хмыкнул калека. – В кабаках ты не сидишь, ничего не покупаешь, на сушу почти не выбираешься. Зачем тебе кри, Везим? Ты ведь копишь. Месяцами и годами откладываешь заработанное в какую-нибудь дыру под приметным деревом, не брезгуя самой поганой работой. Может, тебе это просто нравится? Прикопать в лесу двух пареньков, увидевших слишком много? Везим. Фальдийский лазутчик? Везим. Наверняка ты жалеешь, что не остался в Шаларисе с той семьей. Отец, мать, две маленькие девочки… Раготару точно не помешали бы…

Топор вонзился в деревянную стойку совсем рядом с головой механика. А охотник с красным от бешенства лицом уже тянул из-за пояса тесак.

– Еще одно слово. Одно слово, и в следующий раз я не промахнусь.

– Значит, копишь не для себя, – пожал плечами Брак. – Кто у тебя? Жену ты у…

Он неожиданно для себя замолчал. Везим смотрел исподлобья, до белых костяшек сжимая рукоять ножа.

– Сын, да? Или дочь, – наклонил голову калека. – Так за каким хером ты тут сидишь?

Он толкнул ногой одну из сумок, отправляя ее по палубе к охотнику.

– Тут на несколько фиолок. А там… – Брак указал рукой на распахнутую настежь дверь пристройки, – А там, если хорошо поискать, можно найти еще на десяток. Которые никто не будет искать, если ты не будешь идиотом и свалишь все на Кандара.

Везим промолчал, сверля взглядом сумку.

– Не знаю, сколько ты скопил, но за тридцать фиолок у кочевников можно купить даже ночь с патриархом. – крякнул Бряк, взваливая оставшуюся сумку на плечо. – Не то, что жизнь жалкого раба.

Он успел сойти на мостки, когда в спину вместо ожидаемого топора прилетели тихие слова.

– А если он погиб?

– Ну так иди и отомсти за него, мудила. – с жалостью посмотрел на Везима механик.

Хрустнул тростью по льду, поправил шляпу и тяжело похромал искать выход из Сраной Клоаки.

“Красавицу Востока” не выдержал бы ни один подъемник, поэтому отплытия она терпеливо ожидала у подножья водопада Ризал, пока суетящиеся вокруг мелкие посудины готовили плоты и длинные баржи, еще недавно до краев заполненные зерном. Да и красавицей речного исполина трудно было назвать – безобразно раздувшееся брюхо огромной горжи выпирало за борта, нависая над свинцовыми водами Таризалы.

На верхней палубе было немноголюдно. Пускали туда лишь счастливых обладателей доступа в личные каюты, да немногочисленных членов экипажа из обслуги, усердно чистящих от снега деревянный настил. Путешествие через весь Гардаш и так недешевое предприятие, а уж странствовать с подобным комфортом могли себе позволить лишь те, кто точно не потерпит рядом с собой вонь забивших трюм работяг.

Брак себя к богачам не причислял, но волшебное письмо Раскона в очередной раз произвело свой чудесный эффект, озарив улыбкой хмурое лицо капитана и даровав калеке доступ в крохотную комнатку с кроватью, узким окошком и облупленной раковиной умывальника. А еще – раскрыв перед ним двери на верхнюю палубу, откуда был хорошо виден один приметный утес, нависший над бесконечным лесом плакальщиц.

Механику было плохо. И не только из-за саднящей, сорванной спины, ноющего колена и прочих радостей ночного похода через всю Талистру с тяжелым грузом. Ему было страшно. Страшно до дрожи в пальцах, настолько, что сидение в запертой каюте было сродни пытке. Казалось, что в любой момент в запертую дверь может постучать чей-то тяжелый кулак. Тем самым препаршивейшим стуком, не предвещающим совершенно ничего хорошего. А еще страшнее было бы услышать за дверью знакомый голос. Жердана, Везима или… Раскона.

Наверху он хотя бы мог видеть длинную извилистую дорогу с вершины водопада и всех, кто по ней спускается.

Но часы шли за часами, конечности сводило от холода, язык от вурша, а солнце все ближе подползало к зениту, пробивая лучами завесу серой небесной хмари. И Брака постепенно отпускало. Страх уходил, но на смену ему вновь заступало тупое безразличие и смертельная усталость.

Талистра укрылась снежными шапками, сменила свой цвет с бирюзы на белый, и стала, казалось, еще прекраснее. Притягивала взгляд красотами Конифера, причальными мачтами и величественным ангаром верфи на вершине северного острова, едва различимыми отсюда сквозь вьюжащую снежную крупу. И будоражила воображение картинами того, как будет выглядеть скованное льдистой бирюзой Вентийское озеро на закате. И действительно ли оно светится в самые темные предрассветные часы? Хотелось своими глазами увидеть скоростные горжи ежегодной весенней регаты, лавирующие среди среди трескающихся льдин,